Всеслав Соло

Астральное тело - 2. Изида или врата Святилища (Ч

презирать мир земли и даже кое-кто из последних швырял

свое физическое тело на ледяные, пористые стены одиночной

камеры, с раздробленными в некоторых местах бетонными

окровавленными шипами. Я искал Люду, Людочку, как называл ее

Купсик.

Но в самом деле! Где же она?.. Я же точно знал: Люду, ее

астральное тело воруют именно отсюда!.. Но это же мужская

тюрьма...

В камере номер сорок пять сидело четверо заключенных.

Точно, я не сомневался, Людочка должна находиться здесь.

Но тогда как же так! -- недоумевал я. -- Мужская тюрьма,

в камере одни мужчины, но девушку воруют все-таки отсюда!

-- Было и у меня на свободе... Все было... -- заунывно

произнес погрустневший Пахан и, невесомо помолчав, заговорил

дальше: -- И четырнадцатилетних девочек трахал, и паскудам с

вок-зала сосать давал, и бабки шелестели по ветру...

-- У меня ведь моя дочурка тоже сидит в колонии, ей сейчас

пятнадцать, -- на тяжелом выдохе бессильно высказал Косой. --

Ох, и набухались, помню, однажды!.. За поселком, на полянке...

Был я, мой братан и она, Маринка!.. Ей тогда еще четырнадцати

не исполнилось. В этот, как его, волейбол играли... -- Косой

помолчал, словно прикидывая что-то. -- Поиграли, на травке

развалились, классно под солнышком разнежились! Братан зачал

шарить груди у Маринки, шепчет все, ножки, мол, у твоей пискли

хорошенькие. А она, сучка, лежит и балдеет, как же, мужик

ласкает! Потом смотрю, а он ее уже сосет вовсю! Юбку заголил...

Орала, как резаная, искусала братану плечи, стерва! А потом и я

на нее залез о кости погреметь, меня не кусала, соплями

шмыгала, выла, но терпела, как-никак, отец все-таки!

-- Да-а... -- протянул Полковник. -- Житуха сложная штука,

я вот когда служил, долго разбирался, кто же прав, а кто же

нет. И все-таки пришел к тому, что как ты поступаешь, так и

должно быть на этой заподлистой земле дураков!... Бывало, все

бумажки перекладываешь, крысой конторской себя чувствуешь, а

все одно, хочется тебе хорошо жить! Вот и врал, и лебезил,

объе...л кого придется... Да-а... Житуха сложная штука...

-- А я хотел бы снова стать ребенком... -- обнаружился в

молчаливом проеме четвертый голос. Четверо арестованных,

заключенных в камеру голоса, четверо скованных не только телом,

но и застенками души, присутствовали рядом друг с другом,

поодаль уже долгое время, и могли они всего лишь

переговариваться, обитая в тупичках своих мирских тел,

осмысливая эти тупички. Но нет. Они не осмысливали тупички

своих мирских тел, скорее, они осмысливали тупик своей камеры и

с наслаждением думали и стремились в более заманчивый тупик,

тупик немых, отрешенных друг от друга земных форм...

Они никак не могли понять, не хотели осмыслить свою

истинную тюрьму -- тело... Металлический хруст в замке заставил

арестантов повернуть головы в сторону двери.

-- Ну что, гаврики, -- возникла в проеме двери, будто

зловещий портрет из другого мира, фигура тюремщика, -- жрать

будете?... -- Тюремщик молчаливо усмехался над своими

питомцами. Четверо ничего не ответили.

-- Сдохнете с голодухи! Пидары!... -- проорал оскалисто

он. -- Ну и х.. с вами, голодуйте, -- добавил тюремщик

поспокойнее. Дверь затрещиной вонзилась обратно в свой железный

квадрат, и снова металлический хруст в замке, и металлические

шаги в коридоре... Заключенные долго сидели неподвижно и

опустошенно переглядывались...

-- А может, все-таки пожрем, ребята?.. -- исподволь словно

попросился Полковник.

-- Ты что, гад!.. -- вскочил с залеженных нар Пахан на

прочные тяжеловесные ноги и ласковым взглядом оперся на

Полковника, будто король, желающий раздавить самую поганую

сволочь, козявку, вдавить в бетонную стену... -- Завтра тебя

утопят в унитазе... Или меня... Ты тоже жрать!... Гнида! --

Полковник притаился... Остальные двое продолжали сидеть

молча...

Пахан зашагал по камере от окна к стене, от стены к окну.

Он шагал, будто раздавливал время, будто хотел уйти как можно

дальше, отойти прочь...

-- Пахан! -- окликнул шагающего Косой.

-- Молчи! -- огрызнулся Пахан. -- Я знаю, что делаю.

-- Я люблю тебя, Пахан.

Пахан остановился, пристально обернулся от окна на

последний голос.

-- Знаю и верю, -- задумчиво сказал он, подошел к любимому