Всеслав Соло

Скоморох или Начало Магии (Часть 2)

тебе хочется прыгнуть, это вовсе не потому, что тебе страшно

и ты желаешь поскорее ощутить землю, нет! Напротив, это тебя

увлекает высота, она заставляет лететь, но ты не можешь, у тебя

нет крыльев, и тогда в могучем сопротивлении себе ты делаешь

либо шаг назад, либо жмуришься или за что-нибудь крепко

хватаешься, и так, -- удерживаешь свою нестерпимую страсть.

Вика сидела у окна, я рядом с ней, Юра -- напротив нас. Мы все

втроем мерно покачивались под стук колес, а мне вспоминалось,

как Юра сегодня знакомился с Викой: он поцеловал ей руку...

Вика обладала магнетизмом! Да и сейчас Юрины глаза

светились добродушно будто они смотрели на цветочную поляну, но

и 'жульничали' тоже, схватывая образ Вики, отворачивались с ним

к окну. И когда образ девушки таял в них, эти глаза снова

обращались ко мне и будто просили у меня разрешения посмотреть

на Вику...

Я не сомневался, что Юре Вика приглянулась, но у меня уже

не было того тесного чувства в груди, какое испытывал я, стоя

вечером на открытом морозе во дворе у Долланского. Потому что

внутренне я уже был готов убить Вику. Я знал, что это

произойдет в любой момент, как вспышка, и все погаснет...

Да, Юра заболевал страхом высоты и этот страх вызывал в

нем я. И мне захотелось приблизиться к нему, как земля, и не

дать разбиться ему, либо уйти, чтобы он смог лететь...

У меня даже появилась мысль: просто, ничего не говоря,

встать и выйти на первой попавшейся остановке из электрички, но

я одолел себя одним всполохом памяти: Вика была моей! Она

прилегла мне на плечо и нежно улыбнулась Юре.

Я не знал, что со мной творится! Но понимал, что от всего

этого надо отказываться, что все это мои нелепые привязки к

моим же мыслям! Но как? Как суметь, как поступить мне?

-- Ребята, ради Бога -- не обижайтесь! -- неожиданно

сказал Юра. По неловким движениям его рук, которые он потирал,

рассматривал, всовывал в карманы куртки и снова потирал, было

видно, что он испытывает чувство вины за нашу неблизкую

поездку, оказавшуюся теперь напрасной.

-- Ничего страшного, -- успокаивал я его, -- подумаешь,

великое дело, просто прокатимся! Погуляем, правда? -- обратился

я к Вике и слегка притиснул ее к себе за плечо.

-- Конечно! Ну когда мы еще сможем выбраться, чтобы

пройтись пешком по Подмосковью! -- подтвердила мое настроение

Вика, хотя я заметил, что сказал она это с тяжелым

удовольствием. Ее сердце было готово на праздник...

За одну остановку до Абрамцева, на которой мы собирались

выйти, в электричку село множество людей. Вагон оживился,

наполнился дыханием и суетой. Все вошедшие люди взволнованно

переговаривались, хотя, судя по всему, не были из одной,

перезнакомленной компании, но что-то объединяло их, и мы стали

прислушиваться к тому, о чем они говорят. И как же мы были

удивлены тому, что памятник Сергию Радонежскому, еще при вывозе

его из Москвы -- 'арестован' и что этот памятник сопровождал

некий Облаухов, и он тоже арестован! И что скульптор памятника

Сергию Радонежскому, Клыков, как и весь народ, ожидавший

открытия, очень расстроен тем, что даже фундамент под памятник

был срочно вырыт этой ночью по решению исполкома и вывезен в

неизвестном направлении! И еще мы узнали совершенно

невероятное: все дороги к селу Радонеж -- перекрыты

милицейскими караулами, и что в селе Радонеж сейчас идет

антисоветский митинг! Туда никого не пускают, но есть шанс!

Надо выйти в Абрамцеве, прошагать километров двадцать: только

так можно пробраться в село Радонеж, минуя заслоны...

И мы, Вика, Юра и я, тут же решили во что бы то ни стало,

но проникнуть на окраину села Радонеж, к собору, где должно

было состояться открытие памятника святому, но не состоялось.

Проникнуть, хотя бы ради солидарности с теми, кто сегодня там

против этой несправедливости. С собою у меня была кинокамера, и

я предвкушал хорошие кадры!

Когда мы подъезжали к Абрамцеву, то действительно увидели

милицейский пост, он стоял в полный рост возле ступенек,

ведущих с платформы к автобусным остановкам. Около молоденьких

ребят в милицейской форме возвышался огромный деревянный щит,

напоминавший страшные кадры оккупации из кинохроники. На нем

размашисто, крупными буквами было написано: 'Автобусная линия