Всеслав Соло

Переодетые в чужие тела (Часть 1)

стену и закрылась за ними.

Тяжелым и душным воспринималось освещение в маленьком фойе:

трансформаторно гудели несколько пыльно-желтеющих люминесцентных ламп,

нервируя и ущемляя сосредоточенность и заставляя большую часть внимания

посетителя обращать на себя, словно отвлекая, по чьему-то намерению, от

чего-то другого, что не должны замечать.

Сразу у двери на выступающей барельефом из стены колонне, висел

телефонный аппарат местного значения. Его трубка была вся залацкана,

замусолена так, что создавалось впечатление, будто ее снимало с аппарата

множество людей, перекладывая перед этим сально истекающий жиром пирожок из

одной руки в другую.

Миша, гадливо поморщившись, двумя паль-цами снял трубку с аппарата,

мизинцем, словно отковыривая болячки, набрал несколько цифр на телефонной

рулетке и не прислонил трубку к лицу, а придержал ее навесу возле уха.

-- Алло! -- громко сказал он в трубку и покосился в сторону стоящей

рядом с ним и пе-реминающейся с ноги на ногу Юли, она тоже взглянула на

Мишу, -- этот гул... -- досадно проговорил он и недовольно, едва покачав

головой, снова прокричал в трубку: -- Алло! Вы меня слышите?!... Мне нужно

Веру... Мы пришли... Здесь, внизу... Ждем, -- окончил он короткий разговор и

брезгливо положил трубку на аппарат.

-- Все в порядке? -- спросила у него Юля.

-- Да. Вера скоро спустится за нами, -- ответил он, -- только знаешь,

Юленька...

-- Что?

-- Я туда не пойду, наверх. Я подожду тебя на улице.

-- Но почему же? -- немного насторожилась она.

-- Так будет лучше, -- сказал Миша.

-- Хорошо. Как знаешь, -- согласилась Юля, но посмотрела в глаза

молодого человека просительно, словно выискивая в них необходимую поддержку.

-- Так... действительно будет лучше, Юленька, -- еще раз повторил,

чувствуя себя неловко, Миша.

-- Да. Конечно. Ты прав. Это же мой отец, -- печально проговорила она и

отвернулась от молодого человека и стала выжидательно смотреть в сторону еще

одной двери, расположенной в фойе, но ведущей, как понималось, в глубины

палат и лабораторий клиники, откуда и должна была скоро выйти Вера.

Не через долго, в фойе появилась Вера: на ней был одет белый халат и

такая же белая, жестко накрахмаленная, шапочка, на согнутой в локте левой

руке у нее висело еще два, изрядно помятых, больничных халата.

Вера подошла к ожидающим ее Юле и Мише и суетливо, громко заговорила в

укорительном тоне.

-- Что это вы переполох устраиваете, господа?! А?! -- сказала она. --

Сознайтесь, молодые люди, что вы совершенно не выдержаны, торопитесь жить!

Возьмите, оденьте халаты, -- она протянула Мише оба халата.

Молодой человек принял из ее рук только один халат и помог Юле одеть

его.

-- Вот, еще один, одевайте Миша, -- будто приказывала Вера, протягивая

оставшийся в ее руках больничный халат молодому человеку.

Юля и Миша переглянулись: у Юли про-мелькнула надежда, что Миша

все-таки пойдет с ней.

-- Я подожду Юлю на улице, -- решительно сказал Миша Вере не отрывая

своего взгляда от Юли.

-- Как же так? -- озадачилась Вера, -- я и два халата принесла и... --

еще что-то хотела сказать она, но передумала и смолчала. У нее был теперь

недовольный вид.

-- Идемте, -- перехватывая инициативу и обиженно отворачиваясь от Миши,

сказала Вере Юля.

Когда Юля уже скрылась в проеме той самой двери, через которую

объявилась в фойе Вера, отставшая от Юли, Вера, на мгновение

приостановившись у той же двери, озлобленно и, как показалось Мише,

испуганно посмотрела в его сторону.

'Мерзавцы!' -- думал про себя Василий Федорович, -- 'Какие все-таки

Мерзавцы! Столько отхватили от меня денег, а в результате...' -- тяжело

вздохнул он, -- 'А в результате готовятся умертвить меня и мою дочь,

Юленьку... Но я могу постоять за себя!' -- и молодой человек смачно сплюнул

на пол. И тут он снова почувствовал неладное в своих ощущениях: он точно

понимал, что плюнул на пол, но оказалось, что слюна лишь изо рта выступила

сочно на его губах и испачкала подбородок так, как это могло бы случиться,

если попытаться плюнуть против сильного ветра. Мишины губы не подчинились

Аршиинкину-Мертвяку.

'Я снова разволновался'. -- заметил для се-бя Василий Федорович. --