Риан Айслер

Чаша и клинок

каких бы

то ни было указаний на то, что города-государства вели войны друг против

друга или выступали в захватнические походы (в отличие от других огороженных

крепостной стеной, агрессивных городов) мы находим подтверждение того, что

наши надежды на возможность мирного сосуществования не просто, как часто

говорят, 'утопические мечты'. А в его мифологической образности - Богиня -

Мать Вселенной и люди, животные, растения, вода, небо как ее воплощение - мы

находим признание нашего единства с природой, что сегодня есть для нас

важнейшее условие экологического выживания.

Но, возможно, важнее всего то, что критское искусство, особенно в

ранне-минойский период, отражало общество, в котором власть не приравнена к

господству, разрушению и притеснению. Говоря словами Джакетты Хоукс, одной

из немногих женщин, писавших о Крите, здесь отсутствовала 'идея

монарха-воина, упивающегося унижением и кровью своих врагов', 'На Крите, где

в руках благословенных правителей, живущих в роскошных дворцах, были

богатство и власть, не было ни следа проявлений мужской гордыни и бездумной

жестокости'.

Равно удивительно - и показательно - отсутствие в искусстве минойского

Крита грандиозных сцен битвы или охоты. 'Отсутствие этих проявлений

всемогущего мужчины-правителя, которые были столь распространены в то время

и на той стадии культурного развития, что стали почти универсальным, -

комментирует Хоукс, - является одним из оснований для предположения, что

минойские троны занимали царицы'. К этому выводу приходит и антрополог Руби

Рорлих-Ливитт. Описывая Крит с феминистской точки зрения, она указывает, что

именно современные археологи назвали вышеописанного юношу 'молодым принцем'

или 'царем-жрецом', тогда как на самом деле еще не было найдено ни одного

изображения царя или главного божества-мужчины. Она также замечает, что

отсутствие в критском искусстве идеализации мужского насилия и разрушающей

силы идет рука об руку с тем обстоятельством, что в этом обществе 'мир

держался 1500 лет и внутри, и за пределами страны - в эпоху непрерывных

военных столкновений'.

Плейтон, который также считает минойцев 'исключительно миролюбивым

народом', пишет все же о царях, занимавших минойские престолы. Однако и он

поражен тем, как 'каждый царь правил своими владениями в согласии и 'мирном

сосуществовании' с остальными'. Плейтон отмечает тесные связи между властью

и религией, что всегда характерно для древнейшей политической жизни. Но

подчеркивает, что в отличие от других городов-государств того времена,

'царская власть была, вероятно, ограничена советом высших лиц, в котором

были представлены другие общественные классы'.

Эти все еще часто игнорируемые факты о допатриархальной цивилизации

древнего Крита дают ключ к истокам того, что так дорого нам в Западной

цивилизации. Поразительно! Наше представление о том, что правительство

должно выражать интересы всего народа, было воплощено в жизнь на минойском

Крите до так называемого зарождения демократии в классические времена

Греции. Более того, принятая сейчас концепция власти как ответственности, а

не господства тоже, оказывается, не наше изобретение.

Ибо свидетельства указывают на то, что власть на Крите была ближе к

ответственности материнства, а не к подчинению господствующей мужской элите

- силой или страхом силы. Это - форма власти, характерная для модели

общества партнерства, в котором сама женщина и то, что с ней связано, не

обесценивались систематически. И это - форма власти, которая все еще

преобладала на Крите в то время, как продолжалось его социальное и

техническое развитие, влиявшее и на развитие культурное.

Особенно интересно, что в Бронзовом веке на Крите все еще почитают

Богиню, дающую жизнь всей природе, как высшее воплощение тайн мира, а

женщины продолжают сохранять важное положение в обществе. Здесь, как пишет

Рордих-Ливитт, 'на предметах искусства и ремесел чаще всего изображены