Эрнест Цветков

Великий менеджер или Мастер влияния

все напрочь и

еще смакуете это состояние блаженной дремоты, продлеваете удовольствие, как

кошка, заигрывающая с обреченной мышкой, и уж только потом отдаетесь мягким

ласкающим волнам наплывающих на вас видений.

Арчибальд Иванович Востриков, в кругу приятелей и знакомых просто

Арчибальд, а в ласковом и замкнутом кругу заботливых притязаний своей

тетушки совсем уж просто - Арчибальдушка, пребывал сейчас именно в таком

состоянии, когда, отвоевав какие-то права в извечной жестокой борьбе с

соседкой своей по коммунальной квартире, сорокалетней вдовствующей Дашей, он

с гордым видом победителя удалился в свою комнатушку, где его и принял в

добрые объятия древний полинялый диван.

И напрасно поверженная Даша нарочито гремела кухонной утварью. Далек

был Арчибальд Иванович от мира кастрюль и газовых конфорок, ох как далек! Он

нежился, он томился, как молоко на медленном огне и блаженствовал, овеваемый

причудливыми видениями. Его пухленькие губки вытянулось в причмокивающую

дудочку, а намечающее брюшко, которое может, когда перевалило за тридцать,

тихонько колыхалось в такт медленному размеренному дыханию.

А видения его действительно были причудливы, никогда он таких еще не

видывал за свою добросовестную законопослушную жизнь. Он впоследствии

рассказывал, что как только закрыл глаза, тут же будто бы провалился

куда-то, его со всех сторон обступила тьма, как любопытствующие зеваки

обступают какое-нибудь происшествие, приключившееся по вине такого же, как и

они, зеваки.

Было сладостно, но отчего-то и жутковато. Едва проступающим, но все же

ощутимым диссонансом приглушенно зазвучали нотки беспокойства в его

безмятежно посапывающей душе. Внезапно он ярко и ощутимо, настолько ярко и

так ощутимо узрел пред собой огромную смоляную птицу, то ли ворона

напоминающую, то ли грача, что хотел уж было зажмуриться, но глаза его и так

были закрыты. И он только подивился необычайной живости образа.

Птица с деловым видом и старательно чистила большой клюв о сильные

крючковатые лапы, а затем вдруг уставилась на Вострикова и каркающим

фальцетом вопросила: 'Чего же ты нежишься, Арчибальд? Пока ты тут нежишься,

вода затопляет улицы, милиция в панике, придется, наверное, плоты строить. А

ты безмятежно устроился и храпачка давишь'.

На мгновение птица умолкла, прищелкнув пролетающую мимо мошку, но,

проглотив насекомое, продолжила: 'А между тем, если хочешь знать, пока ты

тут храпачка давишь, соседка Дарья дусту в щи тебе сыплет. Так что завтра

будешь щи с дустом жрать. Ну да ладно, ты я вижу, никак не реагируешь. Что с

тебя возьмешь? Дрыхни дальше'. И столь же внезапно, как и появившись, птица

взмахнула тяжелыми крыльями, сорвалась с места и полетела прочь. А бедный

Арчибальдушка, услыхав про соседский дуст, предназначенный в его щи, изо

всех сил уж старался проснуться, но, увы, попытки его бесплодны, словно

управляла им теперь более могучие внешние силы, природа которых

представлялась ему таинственной и непостижимой. И почти тотчас новое ведение

ворвалось в его растревоженный сон - седовласый крупный объект с насупленным

взором вонзил в него острые зрачки и, вдруг, с неожиданной мягкостью в

голосе тихо и чуть печально вымолвил: 'Ты все спишь, Арчибальдушка. Ну что

ж, спи, спи. Гляди только, как бы пожалеть об этом не пришлось'. Востриков

что-то силился крикнуть в ответ, но звук его застрял где-то в глубине

гортани, и ему пришлось быстро глотнуть, чтобы застрявший звук не мешал

дышать.

На этом кошмар внезапно оборвался, и Арчибальд Иванович Востриков

пробудился - вспотевший и с ощущением разбитости, голова его гудела, и перед

глазами все качалось. Он посмотрел в окно, отчего под ложечкой у него

засосало, и он тоскливо склонил голову. За окном висели неподвижно грач на

массивной золотой цепи и гривастый с неподвижным, чуть подернутым

задумчиво-печальной дымкой, взором.

Они смотрели на него в упор. Он больно зажмурился. Когда же открыл