Геннадий Исаков

Философский камень для блаженного

бесславной

попыткой сопротивления естеству.

- Правы Вы, Ваша Честь, но я всего лишь человек. И не

верил, но надеялся на своих преемников.

- Вы сожалеете об утверждении атеизма?

- Нет. Я сожалею о неверном понимании его.

Философ посмотрел в мрачный зал.

- Попрошу преемника вождя пролетариата подойти к столу.

К столу подошел сутулый человек с усами и в сапогах.

- Представьтесь, пожалуйста.

- Вождь всех времен и всех народов. - с кавказским

акцентом назвался он.

Философ внимательно оглядел его.

- Я слышал о вас много противоречивого. Говорят, что Вы

страдали умопомешательством. Параноей. Бредом преследования,

ревностью. Это так? Как это совместилось с безусловным талантом

организатора?

- Вы ответите на свои вопросы сами, когда поймете

конкретную ситуацию и ее процессы.

- Расскажите, мы слушаем.

- Мне досталась страна с лоскутной экономикой, кольцо

только еще предстояло организовать, его не было, но уже стала

образовываться политическая олигархия. Политическому и

хозяйственному строительству мешали частнособственническая

мораль, княжеские замашки руководителей. Мешала интеллигенция,

оплот и носитель прежней церковной морали, видевшей в народе

хамов, а не конечную ценность. Я ночами изучал основной для

себя и страны вопрос - вопрос перекройки сознания. Да, быт

определяет сознание, но его пока не было. Что тогда? Какие

методы? Только беда могла переродить людей. Очистительная сила

горя. Террор. война, насилие и коллективный труд. Я принял на

себя роль мессии - спасителя человечества. Если богу был угоден

Иисус Христос, то теперь свой тяжкий крест я взвалил на себя,

зная, что мой путь - будет путем на Голгофу. Я уйду потом к

богу не организатором тупика, а организатором выхода из него. Я

должен вывести все человечество из его тупика. Я был

предопределен богом, верил в свое предназначение от него. Но

никогда и никому не говорил об этом. Только, умирая, я показал

рукой, куда я ухожу. В атеизме, кстати, я никогда не видел

отказ от бога. Я видел в нем отказ от порочных религий. Попытку

подняться над ними. Я был один. Совершенно один. Как был

совершенно один в своей избранности Иисус Христос. Я выжег все

поле вокруг себя, чтоб стать абсолютной идеей, богом для овец

своих. Сомнений в правильности обозначенного классиками пути у

меня не было. Я делал все правильно. И не просмотрел начало

войны. Я знал, что делал. Мне перед войной уже удалось создать

потенциал непобедимой страны. Основа его - в новой морали

людей. Нападение на такую страну было равносильно самоубийству.

Я даже не верил, что Адольф бросит свой народ на гибель. Но

побуждал его к ней, провоцировал ее. Ведя игру невероятной

сложности. Это было необходимо, потому что технический талант

немцев не давал нам шанса обогнать их. А их технический

потенциал так стремительно возрастал, что оставалось молить

бога о скорейшей развязке. Я испытывал удовлетворение, читая

депеши о предстоящем непадении. Пусть, хорошо, это и надо. Я

знал, что когда он нападет, то тем облегчит мне осуществление

моей давно задуманной задачи. В России он завязнет и на плечах

его я волной вкачусь в Европу. Уж лучше обороной измотать его

на своем поле, чем на его поле его бить. Там я его не смог бы

победить. Я верил в свой народ. И в свое предвидение. Гибель

людей была неотвратима. Но я думал, что по какому бы пути

история ни пошла к полной победе коммунизма, жертв не избежать.

И верил, что на таком пути, по которому веду я, их будет

меньше. Речь шла о вселенском масштабе. Только изобретение

ядерного оружия приостановило меня. Надо было менять стратегию.

Закончить свое дело мне помешала смерть. Я был неистовым

чернорабочим истории. За что меня можно осудить? Ведь, несмотря

на военную разруху, страна быстро пошла на подъем, такой, какой

никакая бы иная страна не осилила. Цель была рядом.