что в эту минуту Клизовский заглянул
бы в этот храм...
Но дело не в оценке коленопреклоненной молитвы (хотя и так вполне
очевидно, что есть такие мысли и чувства, которые во всяком случае
труднее лелеять в сердце, стоя на коленях, чем сидя в кресле). Вопрос,
поставленный Клизовским -- это не вопрос об обряде, об образе молитвы.
Это вопрос о Боге и об отношениях Бога и человека.
Клизовский прав: между его пониманием Фемиды и евангельским
возвещением Бога не может быть ни примирения, ни компромисса. Тут и в
самом деле 'нужна максимальная честность и непредвзятость мысли, чтобы
констатировать всю жизненную реальность того, что люди называют
судьбой. Можно сказать так: понятие судьбы перестает играть
доминирующую роль только в мировоззрении абсолютного теизма. Тут перед
нами жесточайшая и беспощаднейшая, свирепейшая дилемма: или есть в
бытии абсолютная целостность, включая все пространства и все времена,
включая всю осознанность этого бытия и все его сознательное
направление -- и тогда существует Божество как Абсолютная Личность и
тогда, в конечном счете, нет никакой судьбы, а есть только самое
большое временное человеческое неведение, или не существует никакой
абсолютно-личностной гарантии в бытии, тогда человек ничего не знает о
реальном протекании бытия не в силу своей временной ограниченности, но
в силу того, что вообще ничего нельзя узнать о бытии в том смысле, что
там и узнавать-то нечего, то есть тогда -- фатализм и судьба' [889].
И тогда, при отвержении Личного и Живого Бога, каяться действительно
бесполезно. 'Живая этика' налагает запрет на покаяние и исповедь.
Именно когда речь заходит об исповеди, Рерих говорит: 'В чем
заключается самый тяжкий грех церкви? Именно в том, что церковь, на
протяжении веков, внедряла в сознание своей паствы чувство
безответственности' [890]. 'Да, именно в этом внедрении в сознание с
детских лет, что у человека есть мощная заступница-церковь, которая за
пролитую слезу и некоторую мзду проведет его к вратам рая, и
заключается тяжкое преступление церкви. Церковь дискредитировала
великое понятие Божественной Справедливости' [891]. Итак, вина Церкви
-- в замене закона 'собаке собачья смерть' на проповедь милости и
любви. Вина Церкви в том, что она проповедовала свободу и покаяние,
призывала к раскаянию и исповеди и говорила, что не все предрешено,
что человек хозяин своего сердца, а не 'космические законы кармы и
справедливости' *. Вместо 'Кармы-Немезиды, рабыней которой является
Природа' [892], Евангелие возвестило прощение. Вместо оккультной веры
в то, что 'Светила предопределяют весь путь' (Беспредельное, 304),
Церковь возвестила свободный диалог воли Бога и воли человека.
-----------------------
* Конечно, эта антипокаянная проповедь чрезвычайно уместна в
постсоветской России. Уместна и созвучна пафосу 'исторического
оптимизма', полагающего, что любые грехи искупаются и покрываются
просто течением событий, 'ходом истории'. Одна из самых ярко
антихристианских черт современного сознания сказалась в популярной
детской песенке из мультфильма о Чебурашке: 'Если мы обидели кого-то
зря. Календарь закроет этот лист. К новым приключениям спешим, друзья!
Эй, прибавь-ка ходу, машинист!' Покаянию здесь явно нет места. Грехи и
обиды покрываются 'календарем', то есть чисто механическим течением
событий -- судьбой -- кармой. Грех не изживается, не исцеляется
покаянием и прощением, а просто оставляется в прошлом. Вообще к
Чебурашке я отношусь хорошо, и к сказке тоже -- там более чем
достаточно светлых и добрых мест. Но вот мультфильмовская песенка,
столь азартно распевавшаяся не только на детских, но и на взрослых
посиделках, боюсь, наложила свой недобрый отпечаток на многие души,
утвердив их в беспокаянном житии.
И этого оккультизм простить ей не смог.
Важнейший постулат оккультизма гласит, что Бог не может и не смеет
прощать. 'Никто, даже Высочайший Дух не может простить содеянных
прегрешений, ибо это противоречило бы закону кармы' (Е. Рерих) [893].
Бог не свободен прощать, потому что Сам подчинен закону Кармы.