Диакон Андрей Кураев

Буддизм и христианство (Часть 4)

вечно *.


----------------------

* Дозволительно ли прокомментировать это расхождение словами частушки

об основателе Советского государства: 'Дедушка умер, а дело живет.

Лучше бы было наоборот!'?


Во-вторых, колесо реинкарнаций буддизму, как и всем индийским

религиям, кажется проклятием, кошмаром для избавления от которого

каждая из них предлагает свой рецепт. Если подойти к москвичу и

сказать ему: 'я точно знаю, что ты еще несколько раз будешь жить на

земле в грядущих веках', -- он, если поверит вашему сообщению

чрезвычайно ему обрадуется. Но если вы подойдете с тем же обещанием к

жителю Бомбея, в ответ вы услышите горестное: 'за что?'.


Теперь надо сказать подробнее о том, как же понимается реинкарнация в

восточной философии.


В отличие от теософии, буддизм не ставит вопрос об истоках мира,

человека и о первичных истоках страдания. Страдания происходят от

неисполнения желаний, неисполнение желаний происходит из самой природы

желаний. Погасить страдание -- значит погасить желание. Желание

возникает от убеждения в реальности желаемого предмета. Откажись от

представления о реальности вожделенного, пойми, что нет ни желаемого,

ни желающего -- и ты окажешься выше любого страдания... Соответственно,

буддизм радикально прагматичен в своей философии: достаточно знать,

какими своими действиями человек способен поддержать желания сердца,

разума или плоти, а какими -- погасить их.


В мире страданий человек удерживается действием кармы. Но карма сама

живет человеческими действиями. Любое человеческое действие (не важно,

доброе оно плохое) поддерживает существование кармы. Все, что сделано,

имеет свои следствия, продолжается в мире. Из мира надо уйти. Значит

-- надо воздержаться от действий. К действиям человека склоняют

желания. Желания рождаются от неправильных мыслей, представлений о

мире и о себе самом. Чтобы правильно мыслить, надо научиться правильно

владеть словами.


И прежде всего надо понять, что слова пусты. Любое слово фиктивно,

потому что оно выражает некоторую целостность, а именно целостности и

нет в проявленном бытии. Чтобы понять иллюзорность всего сущего, надо

научиться правильным медитациям. То, что предлагает буддизм, до

некоторой степени является обычной философской работой. Это работа по

разрешению классической диалектической проблемы соотношения частей и

целого.


Каждый предмет состоит из частей. Например, табуретка. Мы берем ее в

руки и начинаем изучать. Мы видим что она состоит из сиденья и четырех

ножек. Сиденье является ли табуреткой? -- Нет. Можно ли назвать

табурет кой каждую из ножек? -- Тоже нет. А клей, которым они

склеены? -- Тоже нет. Получается, что табуретка не содержится ни в

одной из частей. Как же части, в каждой из которых нет табуретки,

могут составить табуретку? Естественно прийти к выводу, что целое

несводимо к частям, то есть целое трансцендентно по отношению к

частям. Но эту трансцендентность можно понимать двояко: негативно и

позитивно.


Европейская мысль, начиная с Парменида и Платона, понимала эту

трансцендентность позитивно: именно целое существует в наиболее полном

смысле этого слова, тогда как любые части онтологически вторичны по

отношению к целостности (идее). Европейский идеализм из постановки

проблемы соотношения целого и части делал скорее вывод о том, что в

подлинном смысле есть только целостность, и что частей не существует.


Напротив, буддизм из тех же посылок сделал обратный вывод. Если целое

не присутствует в частях -- значит, его просто нет: 'Велико блаженство

осознать, что в Колесе Учения нет никакой основы для учения о

'душе' [766].


Аналогично из наличия становления (в ходе которого каждя из составных

частей меняется, и все же целое остается самим собой) грек делает

вывод, что для становления необходимо становящееся, что становление

невозможно без того, что остается неизменным, что превышает всякое

движение. Для буддиста -- 'нет постоянства в становлении и нет

вечности в обусловленных вещах. Скандхи всплывают на поверхность и

затем исчезают неизвестно куда. Я знаю теперь,