Рудольф Штайнер

Философия свободы (Часть 1)

образом

сублимированные и прослеженные в своих истоках дают то, что фигурирует у

меня как 'моральная фантазия'. Эта глава о 'моральной фантазии' моей

'Философии свободы' в прямом смысле слова отсутствует в ницшевской

'Гене-алогии морали', несмотря на то, что все содержание последней намекает

на нее. И 'Антихрист' является лишь особым подтверждением этого моего

взгляда'. Заметим мимоходом, чтобы раз и навсегда покончить с

недоразумениями: не о ницшеанстве Штейнера следовало бы говорить, а -- если

уж на то пошло -- о 'штейнерианстве' Ницше, так и не дотянувшегося до своей

'Философии свободы', хотя и пожертвовав-шего всем, чтобы книга эта могла

быть написана. Разрывная тоска Ницше, тоска по беспредпосылочпости и

освобожденности морали, обнаженным нервом вымучивающая каждое его

выдергивание коренных моральных ценностей ('Мы должны освобо-диться от

морали, -- так обронил он однажды, -- чтобы суметь морально жить'), нашла в

'Философии свободы' удивительно кристальное разрешение. Самому Ницше она

обернулась черной дырой невменяемости. Беспредпосылочность морали, не

предваренная беспредпосылочностью познания, оскалилась гримасой нигилизма и

цинизма. Ибо что есть нигилизм, настоянный не в темном погребе

хайдеггеровских интерпретаций, а в свете познания, как не та же

беспредпосылочность, только смещенная из сферы мышления в зону чувствований

и воли и оттого выглядящая уже нерабочей познавательной процедурой, а просто

разрушительной страстью? Трагедия Ницше -- трагедия лингвистически

соблазненного гностика, сделавшего ставку на стиль и фехтующего острой

афористической шпагой против адской 'бронетехники' изощреннейшей лжи.

Правило Павла: 'Но духовный судит о всем, а о нем судить никто не может' (1

Коринф. 2, 15) обернулось здесь просто какой-то пародией, ибо судящий о всем

был в этом случае именно душевным, и оттого судить о нем не возбранялось в

скором времени даже приказчикам; что удивительного в том, что от приказчиков

было уже и рукой подать до... психиатров. А между тем речь шла именно о

чистейшей воды гнозисе, колоссальных духовных задачах, потопленных-таки в

'шуме и ярости' артистически разошедшейся душевности;, путь от душевности

вел уже прямо в прорвы светских сплетен и кривотолков, в безвкусицу

бульварных романов, в тупую фельдфебельскую однозначность. Вот чем

оборачивалась беспредпосылочность, избегающая теории познания и

разбазариваемая в 'веселой науке'; когда Ницше возвещает, скажем, 'смерть

Бога', то в этой нарочито театральной формуле зашифрованы не судьбы

оскудевшей метафизики Запада, как гласят нам одни интерпретаторы, ни тем

более плоская патология религиозного атеизма, как гласят другие, а все то же

требование беспредпосылочности, роднящее 'безбожника' Ницше не со всякого

рода 'печальными демонами', а... с Мейстером Экхартом, который по-своему и

не менее радикально сформулировал ницшевский тезис в удивительных словах: 'Я

молю Бога, чтобы он освободил меня от Бога'. Но Экхарт на то и был

'мейстером', что не сделал слова эти лакомством для базарных мух, тогда как

ницшевская формула остается таковым вот уже больше столетия. И когда мы

читаем у Штейнера в предисловии к его книге о Ницше, что независимо от Ницше

и на иных путях, чем Ницше, пришел он (Штейнер) к воззрениям, созвучным с

ницшевскими, то под созвучностью разумеется здесь, конечно же, прежде всего

беспредпосылоч-ность, а под иными путями -- пути мышления и

теоретикопознавательного подхода к проблеме свободы. Ибо никому не дано

вкусить действительность свободы, не пройдя заведомо нелегкой выучки науки

свободы.

*Так именно и сказано:'...seine Kr nungerst in meiner

'Freiheitsphilosоphie' findet'.

Путь к морали лежит через познание, и свобода, начинающаяся не с

освобождения мысли, а сразу же высовывающаяся в зоне инстинктов, чувств,

воли, естьужасный двойник свободы, заражающий субъекта некой одержимостью

свободы, при которой свободным провозглашается любое 'я хочу' -- от 'хочу'

бить стекла до 'хочу' -- хрюкать. Имагинация такой свободы -- противообраз

евангельской притчи о бесноватом из Гадарры: не дух нечистый вгоняется здесь

в свиней, а дух свинский умножает собою нечистый. Единственно правомерное