Рудольф Штайнер

Очерк Тайноведения (Часть 1)

погружено в интимное Душе-переживание. Не только

само Духовное созерцание, но также понимание, которое результаты созерцания

приносит навстречу не созерцательному обычному сознанию.

О такой интимности не имеет никакого понятия тот, кто дилетантским

образом говорит о том, что тот, кто верит что понимает, себе понимание сам

внушает.

Однако это есть так, что то, что изживает себя внутри понимания

физического мира лишь в понятиях как истина или заблуждение, в отношении

Духовного мира становится переживанием.

Кто в свое суждение позволяет втекать даже только тихо воспринимаемому

утверждению, что Духовно созерцаемое является обычному, еще не созерцающему

сознанию - из-за его границ - непостижимым, тому ложится такое

воспринимаемое суждение, как затемняющее облако перед постижением; и тот

действительно не может понимать.

Однако непредвзятому, не созерцающему сознанию является созерцаемое

вполне понятным, когда созерцающий доносит его вплоть до мысле-формы. Оно

является понятным, как не-художнику понятна законченная картина художника. И

именно есть понимание Духо-мира не художественно-чувственно-соразмерное

(kьnstlerisch-gefьhlsmдЯige), как у художественного творения, но всецело

мысле-соразмерное, как в отношении естествознания.

Чтобы, однако, такое понимание действительно сделать возможным, должен

изображающий Духовно созецаемого, свои созерцания донести до верного

вливания в мысле-форму, без того, что они внутри этой формы теряют свой

имагинативный характер.

Это все стояло перед моей Душой, как я разрабатывал свое

„Тайноведение'.

В 1909 почувствовал я затем, что я с этими предпосылками мог бы создать

некую книгу, которая: во-первых содержание моего Духо-созерцания донесла бы

влитой в мысле-форму до некой определенной, но сначала достаточной степени;

и во-вторых может быть понята каждым мыслящим человеком, который не

располагает себе перед пониманием никаких препятствий.

Я говорю это сегодня, одновременно высказывая этим, что тогда (1909)

опубликование книги казалось мне риском. Ибо я знал ведь, что требуемую

непредвзятость именно те могут не достичь, которые двигают естественную

науку и также мало все многочисленные личности, которые в своих суждениях от

таковой являются зависимыми.

Однако перед моей Душой стоял именно факт, что во время, в которое

сознание человечества наиболее далеко отдалилось от этого Духо-мира,

сообщения из такого Духо-мира соответствовали самой неотложной

необходимости.

Я рассчитывал на то, что существуют также люди, которые более или менее

отдаленность от всей Духовности воспринимают настолько тяжело, как жизненное

препятствие, что они за сообщения из Духо-мира ухватятся с внутренней

тоской.

И последующие годы это ведь полностью подтвердили. „Теософия' и

„Тайноведение' как книги, которые предполагают в читателе добрую волю

чтобы входить в тяжелую стилизацию, нашли широкое распространение.

Я полностью сознательно стремился дать не некое „популярное'

изложение, но такое, которое делает необходимым чтобы вникнуть в содержание

с мысле-напряжением. Этим, я моим книгам запечатлил такой характер, что их

чтение само уже есть начало Духо-обучения. Ибо спокойное, разумное

мысле-напряжение, которое делает такое чтение необходимым, усиливает

Душевные силы и делает их через это способными, чтобы приблизиться к

Духовному миру.

То, что я книге дал титул „Тайноведение' сразу же вызвало

недоразумения. С некоторых сторон было сказано, что то, что желает быть

„наукой' не должно быть „тайным'. Как мало было обдумано такое

возражение. Как если бы некто, кто публикует некое содержание, желал бы с

таковым обходиться „тайно'. Вся книга показывает, что ничто не описано

как „тайное', но именно должно быть принесено в такую форму, что это

будет понятным как только и любая „наука'. Или желают, когда

употребляют слово „естествознание (Naturwissenschaft)', не намекать,

что дело идет о „естестве'?

„Тайноведение (Geheimwissenschaft)' есть противоположность

„природоведения (Naturwissenschaft)'.

Моим созерцаниям в Духовный мир всегда снова противоставляли, будто они