о том, что называется жизнью и бытием. Это
представление приводит их к необходимости измыслить
определенные условия, при которых единственно возможна эта
жизнь. Из их воззрения на бытие вытекает, что по отпадении тела
для жизни души нет больше налицо необходимых условий. Такие
люди не замечают, что они предварительно уже создали себе
определенное представление о том, как единственно возможна
жизнь, и что они только потому не могут верить в ее продолжение
после смерти, что их представление не допускает возможности
представить свободное от тела бытие. Они связаны, если не
своими желаниями, то представлениями, от которых никак не могут
освободиться. Существует в этой области еще много
предвзятостей. Привести можно всегда лишь единичные примеры из
всего того, что бывает в этом роде.
Мысль, что тело, в процессах которого изживает себя душа,
подпадет некогда внешнему миру и будет следовать законам, не
имеющим никакого отношения к внутреннему переживанию, -- эта
мысль таким образом ставит перед душой, переживание смертна что
никакому желанию, никакому личному интересу нет нужды
примешиваться к этому размышлению. Так что это переживание
может привести к чистому безличному вопросу познания. Но тогда
вскоре явится и ощущение, что мысль о смерти значительна не
сама по себе, но лишь потому, что может пролить свет на жизнь.
Неизбежно придешь к тому воззрению, что загадка жизни может
быть познана через сущность смерти.
То, что душа требует продолжения своего бытия, должно было
бы во всяком случае делать ее недоверчивой ко всем мнениям,
которые она создает себе об этом продолжении. Ибо какое дело
явлениям мира до того, что чувствует душа. Пускай, согласно
своим запросам, она сама себя чувствует бессмысленной,
принужденная думать, будто она может подобно пламени,
возникающему из горючего вещества, вспыхивать из вещества
своего тела и потом вновь угасать. Это все же могло бы быть и
так, хотя бы и ощущалось, как бессмыслица. Когда душа обращает
взор к телу, то она должна считаться лишь с тем, что оно может
явить ей. Кажется, будто в природе действуют законы, которые
приводят вещества и силы в круговорот смены, и будто эти законы
господствуют над телом и через некоторое время втягивают его в
этот общий круговорот.
Эту мысль можно повертывать как угодно: с точки зрения
естественнонаучной, она, пожалуй, и применима, но по отношению
к истинной действительности она является совершенно
невозможной. Можно находить, что эта мысль одна только научно
ясна, трезва, а все остальное лишь субъективная вера; это легко
вообразить себе. Но при истинной непредвзятости на ней
остановиться нельзя. А в этом все дело. Важно не то, что душа
существом своим ощущает как необходимое, а то, что являет
внешний мир, из которого заимствовано тело. Этот внешний мир
после смерти вбирает в себя свои вещества и силы. И в нем они
тогда следуют законам, для которых совершенно безразлично, что
происходит в человеческом теле во время жизни. Эти законы
(физического и химического порядка) относятся к телу так же,
как и ко всякому другому безжизненному предмету внешнего мира.
Невозможно думать иначе, как что это безразличное отношение
внешнего мира к человеческому телу наступает не только со
смертью, но что оно таково уже и во время жизни. Представление
об участии чувственного внешнего мира в человеческом теле можно
почерпнуть только из мысли: на все, что является в тебе
носителем твоих внешних чувств, посредником для тех событий,
которыми живет твоя душа, воспринимаемый тобою мир влияет так,
как являет тебе это твое представление, которое простирается за
пределы твоей жизни. Всякое другое представление об отношении
чувственного внешнего мира к телу дает уже само по себе
почувствовать свою несостоятельность перед действительностью.
Представление же, что действительное участие внешнего мира в