Петр Демьянович Успенский

В поисках чудесного. Фрагменты неизвестного учения 3

- Это придет, - сказал Гурджиев. - И когда придет, вы это узнаете. Не

сомневайтесь в том, что это возможно. Ваше ощущение совершенно переменится.

Позднее я понял, о чем он говорил, о каких чувствах, о каких переменах.

Но я начал замечать это лишь через два года после описанного разговора.

На третий день нашего путешествия из Тифлиса, когда поезд ждал в

Моздоке отправления, Гурджиев сказал нам (нас было четверо), что я должен

ехать в Петербург один, а он со спутниками сделает остановку в Минеральных

Водах и поедет в Кисловодск.

- Сделайте остановку в Москве, затем езжайте в Петербург, - сказал он

мне. - Скажите всем нашим в Москве и Петербурге, что я начинаю здесь новую

работу. Желающие работать со мной могут приехать. Советую вам долго там не

оставаться.

В Минеральных Водах я распрощался с Гурджиевым и его спутниками и

отправился дальше один.

Было ясно, что от моих планов уехать за границу ничего не осталось. Но

это меня более не беспокоило. Я не сомневался в том, что нам придется

пережить очень трудные времена, но сейчас для меня это было неважно. Я

понял, чего боялся - не реальных опасностей, а глупого поступка, т.е. не

уехать вовремя, когда я прекрасно знаю, что нас ожидает. Теперь всякая

ответственность перед самим собою как будто была с меня снята. Я не изменил

своего мнения, я мог сказать, как и прежде, что оставаться в России -

безумие. Но мое отношение к подобному образу действий было совершенно

безразличным. Решение было не моим.

Я ехал все еще по-прежнему, один в купе первого класса. Около Москвы

меня заставили доплатить за билет, потому что место было заказано на одно

направление, а билет на другое. Иными словами, все шло так, как следовало.

Однако газеты, купленные мною по пути, пестрели новостями о стрельбе на

улицах Петербурга. Теперь в толпу стреляли большевики: пробовали свою силу.

К тому времени подлинное положение вещей начало определяться. На одной

стороне находились большевики, которые еще не вполне представляли себе,

какой невероятный успех их ожидает, но уже почувствовали отсутствие

сопротивления и действовали все более и более дерзко. На другой стороне

находилось второе 'временное правительство', в котором многие серьезные

люди, понимавшие положение, пребывали на второстепенных постах, зато главные

посты занимали ничтожные болтуны и демагоги. Затем была еще и интеллигенция,

сильно пострадавшая в результате войны, а также остатки прежних партий и

военные круги. Все эти течения, в свою очередь, делились на две группы. Одна

из них, невзирая на все факты и требования здравого смысла, считала

возможными мирные переговоры с большевиками, которые очень хитро

воспользовались этим, постепенно завоевывая одну позицию за другой. Другая,

понимая невозможность каких бы то ни было переговоров с большевиками, была,

тем не менее, разъединена и не выступала активно и открыто.

Народ безмолвствовал, хотя, пожалуй, никогда за всю историю России воля

народа не была так ясно выражена. И эта воля заключалась в том, чтобы

прекратить войну!

Кто мог прекратить войну? Это был главный вопрос дня. Временное

правительство на это не решалось; от военных кругов такое решение,

естественно, исходить не могло. Но власть неизбежно должна была перейти к

тому, кто первым произнесет слово 'мир'. И, как это часто бывает в таких

случаях, верное слово раздалось с неверной стороны: слово 'мир' произнесли

большевики. Прежде всего потому, что им было совершенно все равно, что

говорить. У них не было ни малейшего намерения платить по векселям, поэтому

они могли подписывать их сколько угодно. В этом заключалось главное

преимущество большевиков, их главная сила.

За всем этим скрывалось еще и другое: разрушать всегда легче, чем

созидать. Насколько легче поджечь дом, чем его построить!

Большевики были носителями разрушения. Ни тогда, ни впоследствии они не

могли быть ничем иным, несмотря на все свое хвастовство, несмотря на всю

поддержку своих открытых и тайных друзей. Они могут только разрушать - и не

столько даже своими делами, сколько самим своим существованием, разлагающим

и разрушающим все вокруг них. Это особое свойство объясняло их

приближающуюся победу и все, что случилось гораздо позже.