Петр Демьянович Успенский

В поисках чудесного. Фрагменты неизвестного учения 3

одного, и мне редко удавалось поговорить с

ним. Много времени он проводил с отцом и матерью. Мне очень понравилось его

отношение к отцу, исполненное необыкновенной предупредительности. Отец

Гурджиева был крепкий старик среднего роста, в каракулевой шапке и с

неизменной трубкой во рту. Трудно было поверить, что ему уже за восемьдесят.

По-русски он говорил очень плохо. Но с Гурджиевым он, бывало, разговаривал

по несколько часов; и мне нравилось наблюдать, как Гурджиев слушает его,

иногда немного посмеиваясь, но, очевидно, ни на минуту не теряя нити

разговора и поддерживая его вопросами и замечаниями. Старик, по-видимому,

наслаждался этими разговорами, и Гурджиев посвящал ему все свое свободное

время и не только не выказывал ни малейшего нетерпенья. но, наоборот,

постоянно проявлял большой интерес к тому, что говорил ему старик. Даже если

его поведение частично было игрой, оно не могло быть целиком наигранным,

иначе в нем не было бы никакого смысла. Меня очень заинтересовало и

привлекло это явное выражение чувств со стороны Гурджиева.

Всего я провел в Александрополе около двух недель. Наконец в одно

прекрасное утро Гурджиев сказал, что через два дня мы поедем в Петербург, и

вот мы отправились в путь.

В Тифлисе мы видели генерала С., который одно время посещал нашу

петербургскую группу; мне показалось, что разговор с ним дал Гурджиеву новый

взгляд на общее положение дел и заставил кое в чем изменить свои планы.

Припоминаю интересный разговор с Гурджиевым по пути из Тифлиса, на

одной из небольших станций между Баку и Дербентом, где наш поезд долго

стоял, пропуская поезда 'товарищей' с кавказского фронта. Было очень жарко;

в полуверсте сверкало Каспийское море; вокруг нас не было ничего, кроме

блестящей гальки, да в отдалении виднелись силуэты двух верблюдов.

Я стремился вызвать Гурджиева на разговор о ближайшем будущем нашей

работы. Мне хотелось понять, что он собирается делать и чего хочет от нас.

- События против нас, - сказал я. - Совершенно очевидно, что среди

этого массового безумия делать что-то невозможно.

- Именно сейчас это только и возможно, - возразил Гурджиев, - и события

вовсе не против нас. Просто они движутся чересчур быстро, в этом вся беда.

Но подождите пять лет. и вы сами увидите, как то, что сегодня нам

препятствует, окажется для нас полезным.

Я не понял, что этим хотел сказать Гурджиев. Ни через пять, ни через

пятнадцать лет мне это не стало яснее. С точки зрения 'фактов' было трудно

представить себе, каким образом нам могут помочь события, присущие

гражданской войне: убийства, эпидемии, голод, всеобщее одичание России,

бесконечная ложь европейских политиков и общий кризис, оказавшийся явным

результатом этой лжи.

Но если смотреть на все не с точки зрения 'фактов', а с точки зрения

эзотерических принципов, тогда мысль Гурджиева становится более понятной.

Почему этих идей раньше не было? Почему мы не получили их тогда, когда

Россия существовала, а Европа была удобным и приятным местом, 'заграницей'?

Здесь, вероятно, и лежит разгадка непонятного замечания Гурджиева. Почему

этих идей не было? Видимо, как раз потому, что они могут прийти в такое

время, когда внимание большинства людей отвлечено в каком-то другом

направлении, и эти идеи могут достичь только тех, кто их ищет. С точки

зрения 'фактов' я был прав, и ничто не могло нам помешать сильнее, чем эти

'события'. Вместе с тем, вероятно, именно 'события' позволили нам получить

то, что мы имеем.

В моей памяти остался еще один разговор во время этой поездки. Однажды

поезд задержался на какой-то станции, и наши соседи гуляли по платформе. Я

задал Гурджиеву вопрос, на который сам не мог ответить и который касался

деления личности на 'я' и 'Успенского', - как усилить чувство 'я' и его

деятельность?

- С этим ничего не поделаешь, - сказал Гурджиев. Это должно прийти в

результате всех ваших усилий (он подчеркнул слово 'всех'). Возьмите,

например, себя. В настоящее время вы должны чувствовать свое 'я' иначе, чем

раньше. Постарайтесь спросить себя, замечаете вы разницу или нет.

Я попробовал 'почувствовать себя', как нам показывал Гурджиев, но

вынужден был ответить, что не замечаю никакой разницы по сравнению с тем,

как чувствовал раньше.