Петр Демьянович Успенский

В поисках чудесного. Фрагменты неизвестного учения 2

они не

думают об этом сознательно, но все приходит к тому же.

'Так что же им всем так хочется сохранить? Во-первых, право иметь

собственную оценку идей и людей, т.е. как раз то, что для них вреднее всего.

Они глупы и уже знают это, т.е. когда-то это поняли. Поэтому и пришли

учиться. Но в следующий момент они обо всем забывают; они привносят в работу

собственную мелочность и субъективное отношение; они начинают судить обо мне

и обо всех других, как будто способны о чем-то судить. Это немедленно

отражается на их отношении к идеям и к тому, что я говорю. Они уже

'принимают одно' и 'не принимают другого', с одной вещью соглашаются, с

другой - не соглашаются; в одном доверяют мне, в другом - не доверяют.

'И самое забавное - они воображают, что могут 'работать' в таких

условиях, т.е. не доверяя мне во всем и не принимая всего. Фактически это

совершенно невозможно. Не принимая что-то или не доверяя чему-то, они

немедленно придумывают вместо этого что-то свое. Начинается 'отсебятина' -

новые теории, новые объяснения, не имеющие ничего общего ни с работой, ни с

тем, что я говорю. Затем они принимаются отыскивать ошибки и неточности во

всем, что говорю или делаю я, во всем, что говорят или делают другие. С

этого момента я начинаю говорить о таких вещах, о которых ничего не знаю,

даже о том, о чем не имею понятия, зато они все знают и понимают гораздо

лучше, чем я; а все другие члены группы - дураки и идиоты. И так далее и

тому подобное - как шарманка. Когда человек говорит что-то по данному

образцу, я заранее знаю все, что он скажет. Впоследствии это узнаете и вы.

Интересно, что люди могут все рассмотреть в других; но сами совершая

безумства, сразу же перестают их видеть в себе. Таков закон. Трудно

взобраться на гору, но соскользнуть с нее очень легко. Они даже не чувствуют

неловкости, говоря в такой манере со мной или с другими. И, главное, они

думают, что это можно сочетать с некой 'работой'. Они не хотят понять, что,

когда человек доходит до этого пункта, его песенка спета.

'И заметьте еще одно: их двое. Если бы они оказались в одиночестве,

каждый сам по себе, им было бы легче увидеть свое положение и вернуться. Но

их двое, и они друзья, каждый поддерживает другого в его слабостях. Теперь

один не может вернуться без другого. И даже если бы они захотели вернуться,

я принял бы только одного из них и не принял бы другого.'

- Почему? - спросил один из присутствующих.

- Это совершенно другой вопрос, - ответил Гурджиев. В настоящем случае

просто для того, чтобы дать возможность одному из них задать себе вопрос,

кто для него важнее я или друг. Если важнее тот, тогда говорить не о чем;

если же важнее я, тогда ему, придется оставить друга и вернуться одному. А

уж потом, впоследствии, сможет вернуться и второй. Но я говорю вам, что они

прилипли друг к другу и мешают один другому. Отличный пример того, как люди

творят худшее для себя, уклоняясь от того, что составляет в них доброе

начало.

В октябре я побывал у Гурджиева в Москве.

Его небольшая квартира находилась на Малой Димитровке. Все полы и стены

были убраны коврами в восточном стиле, а с потолков свисали шелковые шали.

Квартира удивила меня своей особой атмосферой. Прежде всего, все люди

которые приходили туда, - все они были учениками Гурджиева - не боялись

сохранять молчание. Уже одно это было чем-то необычным. Они приходили,

садились, курили - и часто целыми часами не произносили ни слова. И в этом

молчании не было ничего тягостного или неприятного; наоборот, в нем было

чувство уверенности и свободы от необходимости играть неестественную роль.

Но на случайных и любопытствующих посетителей такое молчание производило

необыкновенное впечатление. Они начинали говорить без конца, как будто

боялись остановиться и что-то почувствовать. С другой стороны, некоторые

считали себя оскорбленными; они полагали, что 'молчание' направлено против

них, чтобы показать, насколько ученики Гурджиева выше их, чтобы заставить их

почувствовать, что с ними не стоит даже разговаривать; другие находили

'молчание' глупым, смешным и 'неестественным'; им казалось, что оно

выказывает наши худшие черты, особенно, нашу слабость и полное подчинение

'подавляющему нас' Гурджиеву.