Он с видимым сожалением покачал головой.
- Не понимаю, о чем вы говорите. Меня это совсем не интересует, я
ничего об этом не знаю.
- Ну хорошо; а перед тем вы говорили о вашей семье. Не будет ли вам
лучше, если они заинтересуются нашими идеями и присоединятся к работе?
- Да, пожалуй, - опять раздался неуверенный голос. Но почему я должен
об этом думать?
- Да ведь вы говорили, что вас пугает пропасть, как вы выразились,
растущая между вами и ними.
Никакого ответа.
- Что вы думаете об этом теперь?
- Я ничего об этом не думаю.
- А если бы вас спросили, чего вам хочется, что бы вы сказали?
Опять удивленный взгляд.
- Мне ничего не нужно.
- И все-таки, чего бы вам хотелось?
На маленьком столике подле него стоял недопитый стакан чаю. Он долго
смотрел на него, как будто что-то обдумывая, затем дважды посмотрел вокруг,
снова взглянул на стакан и произнес таким серьезным тоном и с такой
серьезной интонацией, что мы все переглянулись:
- Думаю, мне хотелось бы малинового варенья!
- Зачем вы его спрашиваете? - прозвучал из угла голос, который мы с
трудом узнали. Это говорил второй 'объект' опыта. - Разве вы не видите, что
он спит?
- А вы? - спросил один из нас.
- Я, наоборот, пробудился.
- Почему же он заснул, тогда как вы пробудились?
- Не знаю.
На этом опыт закончился. На следующий день никто из них ничего не
помнил. Гурджиев объяснил нам, что у первого все, что составляло предмет его
обычного разговора, тревог и волнений, заключалось в личности. И когда
личность погрузилась в сон, ничего этого практически не осталось. В личности
другого было много чрезмерной болтовни; однако за личностью стояла сущность,
знавшая столько же, сколько и личность, и знавшая это лучше; и когда
личность заснула, сущность заняла ее место, на которое имела гораздо больше
права.
- Заметьте, что против своего обыкновения он говорил очень немного, -
сказал Гурджиев, - но он наблюдал за вами и за всем происходящим, и от него
ничего не ускользнуло.
- Какая же ему от этого польза, если он ничего не помнит? - спросил
кто-то из нас.
- Сущность помнит, - ответил Гурджиев, - забыла личность. И это было
необходимо, иначе личность исказила бы все и все приписала бы себе.
- Но ведь это своего рода черная магия, - сказал кто-то.
- Хуже, - возразил Гурджиев. - Подождите, вы увидите вещи похуже.
Говоря о 'типах', Гурджиев спросил:
- Замечали вы или нет, какую огромную роль играет 'тип' во
взаимоотношениях между мужчиной' и женщиной?
- Я заметил, - отвечал я, - что в течение своей жизни каждый мужчина
вступает в контакт с женщиной определенного типа, и каждая женщина вступает
в контакт с мужчиной определенного типа, как если бы для каждого мужчины был
заранее установлен особый тип женщины, а для каждой женщины - особый тип
мужчины.
- В этом заключена значительная доля истины, - сказал Гурджиев. - Но в
вашей формулировке слишком много общих слов. В действительности, вы видели
не типы мужчин и женщин, а типы событий. То, о чем говорю я, касается
подлинного типа, т.е. сущности. Если бы люди жили в сущности, один тип
всегда находил бы другой, и никогда не происходило бы неправильного
соединения типов. Но люди живут в личности. Личность имеет свои интересы и
вкусы, не имеющие ничего общего с интересами и вкусами сущности. В нашем
случае личность есть результат ошибочной работы центров. По этой причине
личности не нравится как раз то, что нравится сущности, а нравится то, что
не нравится сущности. Здесь-то и начинается борьба между личностью и
сущностью; сущность знает, что она хочет, но не может этого выразить...
Личность не желает и слышать об этом и не принимает в расчет желания
сущности. У нее свои собственные желания, и она действует по-своему. Но ее
сила не идет дальше данного момента. И по его прошествии двум сущностям так
или иначе приходится жить вместе, а они ненавидят друг друга. Тут не поможет
никакой образ действий, всегда берет верх и решает тип, или сущность.
'В этом случае ничего не удается сделать при помощи разума или расчета.
Не поможет и так называемая любовь, потому что любить в подлинном смысле
механический человек не может: в нем что-то любит или не