Илья Беляев

Острие Кунты (Часть 1)

немногих оставшихся: 'Вот вы-то

мне и нужны'.

После этого Тоша прервал большинство своих контактов и начал вести

очень уединенную жизнь, поддерживая связь лишь с несколькими ближайшими

людьми. Я в этот узкий круг допущен не был и надолго потерял Тошу из вида.

Группа, в том виде, как она была, прекратила свое существование.

Глава 31

У одного хасидского учителя было много учеников. Однажды, когда учитель

куда-то отлучился, ученики стали играть в шашки и, увлеченные игрой, не

заметили, как наставник вернулся. Застигнутые врасплох, ученики смутились и

бросили игру.

-- Ничего, ничего, - ободрил их учитель. - Продолжайте играть. Только,

пожалуйста, объясните мне правила игры.

Ученики смутились еще больше и пребывали в молчании.

-- Ну что же, - сказал наставник, - тогда мне придется объяснить эти

правила самому. Их всего три. Первое правило - шашка может ходить только

вперед. Второе - можно делать только один ход за раз. И третье - дойдя до

конца доски, шашка становится дамкой.

Долгие годы после описанных событий я размышлял о причинах провала

Тошиной миссии. К моменту развала группы ему было всего двадцать четыре

года. Ответственность, которую он взял на себя, была бы тяжела и для

освобожденного человека. Тоша же был нашим старшим братом в духе, мастером,

искателем, ушедшим вперед, но еще не достигшим цели. Карма его не была

полностью изжита, и для завершения своей внутренней работы Тоше нужно было

время и уединение

Из недолгого опыта существования нашей команды мне стало ясно, что

работа с сознанием людей - тяжелейший труд, абсолютное самопожертвование и

полный отказ от себя. Кроме того, Тоша всегда был бездомным. 'Однокомнатная

квартира - мечта идиота', - однажды признался он мне. Но ни квартиры, ни

комнаты у него никогда не было, и жить ему приходилось либо по знакомым,

либо в палатке. Тоша был лесным человеком и по месяцам жил в одиночестве в

лесу, в том числе и зимой. Распустив группу и оставив возле себя лишь Джона

и Сережу, Тоша удерживал поток довольно долгое время, но поскольку принцип

служения и расширения потока был нарушен, в конце концов он иссяк и для них.

Нарушать иерархические законы не дано никому.

Всех последствий своего отказа от групповой работы Тоша не предвидел.

Он думал, что пришло время для решения его собственных проблем. Но сделанная

им ставка оказалась слишком высока, чтобы просто смешать карты и выйти из-за

стола. Я несколько раз пытался встретиться с ним, но вычислить его было

сложно, он постоянно менял квартиры, да и на контакт шел неохотно. Однажды

все-таки мне удалось с ним увидеться. Мы просидели всю ночь в молчании.

Говорить было не о чем, да и не хотелось. Тоша стал другим. Он был погружен

в свои внутренние пространства и реагировал на меня скорее как на предмет

мебели, чем как на своего бывшего ученика. От прежней близости и духа

единства не осталось и следа. Для меня это было печальным открытием. Уйдя от

Тоши под утро, я окончательно осознал, что помощи и поддержки больше ждать

неоткуда. Теперь каждый был сам по себе.

Мне понадобился год для того, чтобы прийти в себя, и этот год стал

самым трудным в моей жизни. После той встряски, что устроил нам Тоша, жизнь

приходилось начинать заново. Тошины практики дали и открыли многое, но

потока, бывшего ключом к ним, больше не было. Обычные радости жизни потеряли

всякий смысл и привлекательность. Поток оказался подобен сильнейшему

наркотику, и теперь, когда он ушел, началась ломка. Окружающий мир виделся

мне теперь намного более пустым, холодным и враждебным, чем до встречи с

Тошей.

Я знал оккультный закон, согласно которому в начале пути неофиту

чуть-чуть приотворяют дверь, чтобы он ощутил аромат божественного, после

чего дверь захлопывается, и отворить ее вновь он должен уже сам. Знание

этого, увы, не облегчало моей жизни. Какая-то часть меня знала, что все

закончилось, но другая часть продолжала жить воспоминаниями о потерянном рае

и надеялась на чудо.

Я чувствовал себя бесконечно одиноким и потерянным. Люди, включая меня

самого, казались мне ходячими трупами, обреченными до конца своих дней на

бессмысленную суету. Жизнь воспринималась как простое отправление

физиологических функций; тягостная череда серых, похожих друг на друга дней