Флоринда Доннер

Шабоно (Часть 1)

в гордой стойке, Ирамамове принял

одобрительные, возгласы мужчин. Только после третьего удара он изменил

стойку. На мгновение его губы скривились в одобрительной усмешке, и тут же

снова появилась ухмылка презрения и равнодушия. Постоянное притопывание

ногой, как объяснила мне Хайяма, выражало не что иное, как раздражение:

противник еще не нанес ему достаточно сильного удара.

С нездоровым оттенком праведного удовлетворения я надеялась, что

Ирамамове хорошенько прочувствует каждый удар. Поделом ему, думала я. Увидев

однажды, как он колотит свою жену, я стала испытывать к нему все нарастающую

неприязнь. И все же я не могла не восхищаться тем, как он храбро держится

среди этой толпы. В его прямой, как стрела, спине, в том, как он выпячивает

разукрашенную ссадинами грудь, было что-то по-детски задиристое. Его круглое

плоское лицо с узким лбом и распухшей верхней губой казалось таким ранимым,

когда он в упор глядел на стоящего перед ним молодого противника.

Интересно, подумала я, не выдает ли его чуть дрогнувший взгляд, что ему

крепко досталось.

Четвертый удар с сокрушительной силой врезался ему в грудь. Его

отголоски походили на катящиеся по реке камни во время бури.

-- Пожалуй, я слышала его хекуры, -- сказала я, уверенная, что у

Ирамамове сломано ребро.

-- Он ваитери! -- хором воскликнули Итикотери и их гости. Они

восторженно запрыгали на корточках, колотя над головой стрелами о луки.

-- Да. Это храбрец, -- повторила Хайяма, не сводя глаз с Ирамамове.

Тот, весьма довольный тем, как мощно прозвучали его хекуры, стоял,

выпрямившись в толпе приветствовавших его мужчин, а его покрытая синяками

грудь раздувалась от гордости.

Успокоив зрителей, вождь Арасуве шагнул к брату. -- А теперь ты прими

удар Ирамамове, -- сказал он тому, кто нанес ему четыре удара.

Гость встал перед Ирамамове в такую же задиристую позицию. Кровь

брызнула у него изо рта, когда он рухнул на землю под третьим ударом

Ирамамове.

Ирамамове высоко подпрыгнул и пустился в пляс вокруг упавшего. Пот

блестел на его лице, на вздувшихся мускулах шеи и плеч. Но голос его звучал

ясно, звеня радостью, когда он воскликнул: -- Ай, ай, айайайай, айай! Две

женщины из числа гостей отнесли побитого в пустой гамак рядом с тем, в

котором сидели мы с Хайямой.

Одна из них плакала; другая склонилась над мужчиной и стала отсасывать

кровь и слюну из его рта, пока тот не задышал короткими медленными вздохами.

Ирамамове вызвал еще одного гостя нанести ему удар.

После первого он упал на колени и в таком положении потребовал, чтобы

противник ударил еще раз. После следующего удара изо рта у него показалась

кровь. Гость присел на корточки лицом к Ирамамове. Они обхватили друг друга

руками и крепко обнялись.

-- Ты хорошо ударил, -- едва слышно прошептал Ирамамове. -- Мои хекуры

полны жизни, могущественны и счастливы. Пролилась наша кровь. Это хорошо.

Наши сыновья вырастут крепкими. Наши огороды и лесные плоды будут зреть до

сладости.

Гость выразил примерно те же мысли. Поклявшись в вечной дружбе, он

пообещал Ирамамове мачете, приобретенное у индейцев, живущих у большой реки.

-- А вот на это надо будет посмотреть внимательно, -- сказала Хайяма,

выходя из хижины. В числе мужчин, вышедших в круг для следующего раунда

ритуальных ударов, был ее самый младший сын.

Я не хотела оставаться с побитым гостем в хижине Ирамамове. Две

женщины, которые его принесли, вышли просить пришедшего с ними шамана, чтобы

тот приготовил какое-нибудь снадобье, чтобы снять боль в груди раненого.

Перед глазами у меня все поплыло, когда я встала на ноги. Я медленно

прошла через пустые хижины, пока не добралась до хижины Этевы. Там я

растянулась в своем хлопковом гамаке, и надо мной сомкнулась жуткая тишина,

словно я погрузилась в легкое забытье.

Меня разбудили рассерженные крики. Кто-то говорил: -- Этева, ты спал с

моей женщиной без моего разрешения! -- Голос прозвучал так близко, словно

над самым моим ухом. Перед хижиной собралась группа мужчин и хихикающих

женщин. Этева, неподвижно стоя в толпе с лицом, похожим на непроницаемую

маску, не отвергал обвинения. Внезапно он крикнул: -- Ты и твоя семья все

три дня жрали, как голодные собаки! -- Это было заведомо несправедливое