Флоринда Доннер

Шабоно (Часть 1)

к брату Анхелики. Приставив конец тростинки к носу шамана,

Арасуве с силой вдул одурманивающий порошок в ноздрю старика. Шаман не

сморщился, не застонал и не отшатнулся, как это делали другие мужчины. Но

глаза его помутнели, а из носа и рта потекла какая-то зеленая слизь, которую

он смахивал веточкой. Медленно, нараспев он начал произносить заклинания.

Слов я не могла разобрать; они произносились слишком тихо и тонули в

завываниях остальных.

С остекленевшими глазами, со слизью и слюной, стекающей по подбородку и

груди, Арасуве высоко подпрыгнул.

Красные перья попугая, висевшие у него в ушах и на руках, затрепетали.

Он подпрыгивал, касаясь земли с легкостью, неимоверной для человека столь

плотного телосложения. Лицо его словно было высечено из камня. Над крутым

лбом свисала прямая челка. Нос с широко раздутыми ноздрями и оскаленный рот

напомнили мне одного из четырех царей-стражей, которых я видела когда-то в

японском храме.

Кое-кто из мужчин отошел в сторону, пошатываясь и держась за голову; их

рвало. Завывания старика становились все громче; один за другим мужчины

снова сгрудились вокруг него. Они молча сидели на корточках, обхватив руками

колени и уставив глаза в лишь им одним видимую точку, пока шапори не

завершил своего песнопения.

Каждый мужчина Итикотери вернулся в свою хижину, ведя гостя. Арасуве

пригласил Пуривариве; Этева вошел в хижину с одним из тех молодых мужчин,

которых вырвало. Не удостоив нас взглядом, гость развалился в гамаке Этевы,

как в своем собственном; на вид ему было не больше шестнадцати.

-- А почему не все мужчины Итикотери принимали эпену и украсили себя?

-- шепотом спросила я Ритими, которая хлопотала вокруг Этевы, очищая и

заново раскрашивая ему лицо пастой оното.

-- Завтра все они будут украшены. В ближайшие дни к нам придут еще

гости, -- сказала она. -- Сегодняшний день только для родственников

Анхелики.

-- Но ведь здесь нет Милагроса.

-- Он пришел сегодня утром.

-- Сегодня утром! -- повторила я, не веря своим ушам.

Лежащий в гамаке Этевы юноша взглянул на меня, широко раскрыв глаза, и

закрыл их снова. Проснулась Тешома и захныкала. Я попыталась успокоить ее,

сунув в рот выпавшую на землю табачную жвачку. Выплюнув ее, она заревела

еще громче. Я отдала девочку Тутеми, которая стала ее укачивать, пока

ребенок не успокоился. Почему Милагрос не дал мне знать, что вернулся,

думала я со злостью и обидой. От жалости к себе на глаза у меня навернулись

слезы. 1 -- Смотри, вот он идет, -- сказала Тутеми, указывая на вход в

шабоно.

В сопровождении группы мужчин, женщин и детей Милагрос подошел прямо к

хижине Арасуве. Его глаза и рот были обведены красными и черными линиями. Я

не сводила завороженного взгляда с повязанного у него на голове черного

обезьяньего хвоста, с которого свисали разноцветные перья попугая. Такие же

перья украшали меховые повязки на его предплечьях. Вместо праздничного пояса

из хлопковой пряжи на нем была ярко-красная набедренная повязка.

Необъяснимая тревога охватила меня, когда он подошел к моему гамаку.

При виде его сурового, напряженного лица сердце у меня заколотилось от

страха.

-- Принеси свой калабаш, -- сказал он по-испански и, отвернувшись,

направился к корыту с банановым супом.

Не обращая на меня ни малейшего внимания, все двинулись на поляну вслед

за Милагросом. Я молча достала корзину, поставила ее перед собой на землю и

вытащила все свои пожитки. На самом дне, завернутый в рюкзак, лежал гладкий,

цвета охры калабаш с пеплом Анхелики.

Я часто задумывалась, что мне с ним делать. Ритими, перебирая мои вещи,

никогда не трогала рюкзака.

В моих застывших, похолодевших руках сосуд словно потяжелел. А каким

легким он был, когда я несла его через лес подвешенным к поясу.

-- Высыпь все это в корыто, -- сказал Милагрос. Это он тоже сказал

по-испански.

-- Там же суп, -- тупо сказала я. Голос мой дрожал, а руки так

ослабели, что мне показалось, я не смогу вытащить смоляную затычку.

-- Высыпай, -- повторил Милагрос, тихонько подталкивая мою руку.

Я неловко присела и медленно высыпала горелые, мелко истолченные кости

в суп, не сводя завороженного взгляда с темного холмика, выросшего на густой

желтой поверхности. Запах был тошнотворный. Пепел так и остался наверху.