Флоринда Доннер

Жизнь-в-сновидении (Часть 2)

бесшумно материализуясь из вечной голубоватой дымки,

которая висела в кухне, точно облако. Она неизменно расчесывала

мои волосы грубой деревянной расческой, не произнося ни слова.

Я тоже молчала.

Во второй половине дня я снова встречала ее. Так же

бесшумно она возникала во дворе под аркой, сидя в своем

кресле-качалке. Часами она смотрела в пространство, как будто

видела что-то за пределами человеческого зрения. В это время

между нами не было никакого контакта, кроме кивка головы или

улыбки. Тем не менее я знала, что нахожусь под защитой ее

молчания.

Собака всегда была рядом со мной, как будто смотритель

приказал ей это. Она сопровождала меня днем и ночью, даже в

туалет. Особенно я ждала наших прогулок в конце дня, когда мы

вдвоем с собакой мчались через поля к деревьям, разделяющим

земельные участки. Там мы обычно сидели в тени, глядя в

пространство, как Эсперанса. Иногда мне казалось, что можно

протянуть руку и потрогать горы, поднимающиеся вдалеке. Я

слушала, как ветерок шелестит ветвями и ждала, когда желтый

свет заходящего солнца превратит листочки в золотые

колокольчики; ждала, когда листья станут синими и, наконец,

черными. Тогда мы с собакой мчались назад к дому, чтобы не

слышать тихого голоса ветра, рассказывающего об одиночестве

этой сухой земли.

На четвертый день я проснулась от испуга. Из-за двери,

ведущей во двор, послышался голос. -- Пора вставать, лентяйка.

-- В голосе смотрителя было вялое безразличие.

-- Почему ты не заходишь? Где ты все это время пропадал?

-- Ответа не последовало. Я села, укутавшись в одеяло, в

ожидании, что он появится, слишком напряженная и сонная, чтобы

самой выйти и посмотреть, что это он прячется. Через некоторое

время я поднялась и вышла во двор. Никого. Чтобы окончательно

проснуться, я вылила несколько черпаков холодной воды себе на

голову.

Мой завтрак этим утром был иным: Эсперанса не появилась.

Приступив к работе, я поняла, что и собака исчезла. Я

равнодушно листала книги. Для работы не было ни сил, ни

желания. Я подолгу просто сидела за столом, уставясь через

дверь на далекие горы.

Прозрачная послеполуденная тишина время от времени

нарушалась негромким кудахтаньем кур, ищущих в земле зерна, да

звонким стрекотанием цикад, звеневшем в синем безоблачном небе,

как будто все еще был полдень.

Я почти задремала, как вдруг услышала во дворе какой-то

шум. Я быстро подняла глаза. Смотритель и собака лежали бок о

бок на соломенной циновке в тени ограды. Что-то необычное было

в том, как они лежали, растянувшись на циновке. Они были

настолько неподвижны, что казались мертвыми.

Охваченная беспокойством и любопытством, я на цыпочках

подошла к ним. Смотритель заметил мое присутствие раньше

собаки. Он нарочито широко открыл глаза, затем одним движением

быстро сел, скрестив ноги, и спросил: -- Соскучилась?

-- Конечно! -- воскликнула я, нервно засмеявшись. С его

стороны это был странный вопрос. -- Почему ты не зашел ко мне

утром? -- Поглядев на его ничего не выражающее лицо, я

добавила: -- Где ты пропадал три дня?

Вместо ответа он строго спросил:

-- Как продвигается работа?

Я была настолько ошарашена его прямотой, что не знала, что

и сказать: то ли надо было ответить, что это не его дело, то ли

стоило признаться, что я застряла.

-- Не ищи объяснений. Просто скажи мне честно. Скажи, что

тебе нужна моя компетентная оценка статьи.

Боясь рассмеяться, я присела рядом с собакой и почесала ее

за ушами.

-- Ну? Не можешь признаться, что без меня ты беспомощна?

-- настаивал смотритель.

Не зная его настроения, я подумала, что лучше не буду с

ним спорить, и сказала, что за весь день не написала ни

строчки, а ждала его, зная, что только он может меня спасти. Я

заверила его, что не мои профессора, а он должен решать мою

судьбу, как аспиранта.

Смотритель просиял улыбкой и попросил принести ему мою

рукопись.

-- Она на английском, -- специально сказала я. -- Ты не

сможешь прочесть ее.

Уверенность в том, что я не настолько плохо воспитана,

помешала мне сказать, что он все равно бы ничего не понял, даже

если бы она была на испанском.

Он настаивал на своем. Я принесла работу. Он разложил