Шри Парамаханса Йогананда

Автобиография монаха

церемонии. Однако перед самым этим

радостным днем меня посетило зловещее видение.

Это произошло в Барели, в полночь. Я спал около отца на

веранде нашего бунгало. Меня разбудило особое колыхание сетки

для москитов, висевший над кроватью. Темные занавесы были

откинуты, и я увидел любимый образ матери.

- Разбуди отца!- ее голос слышался как шепот.- Садитесь на

первыц поезд, который отходит в четыре часа. Поезжайте скорее

в Калькуту, если хотите застать меня в живых!- и с этими

словами призрачная фигура исчезла.

- Отец, отец, мать умирает!- Ужас, выразившийся в моем тоне,

немедленно пробудил его. Всхлипывая, я сообщил ему роковую

новость.

- Никогда не обращай внимания на такие галлюцинации!- Отец,

как обычно, отнесся с недоверием к необычной ситуации.-

Здоровье матери отличное. Если мы получим плохие известия, мы

отправимся туда завтра.

- Вы никогда не простите себе, если не отправитесь в путь

сейчас же!- Страдание вынудило меня прибавить с горечью.- И я

никогда вам этого не прощу!

Печальное утро принесло известие!' Мать опасно больна; свадьба

откладывается; приезжайте немедленно'.

В большом беспокойстве мы выехали с отцом. Один из моих дядей

встретил нас по пути, на одной из пересадок. Навстречу нам

загрохотал поезд; он приближался с невероятной быстротой.

Полный внутреннего смятения, я внезапно почувствовал желание

броситься под его колеса. Я оторван от матери, мир пуст,

невыносим... Я любил мать, как самого дорогого друга на земле.

В ее черных глазах, струивших утешение, я находил убежище от

маленьких трагедий своего детства.

- Жива ли она еще?- задал я дяде свой единственный и последний

вопрос.

- Да, конечно!- Ему было легко понять написанное у меня на

лице выражение отчаяния. Но я почти не верил его словам. Когда

мы приехали в Калькутский дом, нам оставалось лишь увидеть

ошеломляющую мистерию смерти. Я впал почти в безжизненное

состояние; прошли многие годы, пока сердце мое хоть как-то

утешилось. Рыданья мои устремились к самым вратам неба и, в

конце концов, достигли слуха Божественной Матери. Ее слова

исцелили раны моего сердца:' Я наблюдала за тобой жизнь за

жизнью, скрытая в нежности всех матерей! Увидь в моем взоре те

темные глаза, прекрасные и потерянные, которые ты ищешь!'

Вскоре после обряда сожжения тела нашей дорогой и любимой

матери мы с отцом возвратились в Барели. Ежедневно, по зову

сердца, я совершал рано утром своебразное паломничество к

большому дереву шеоли, бросавшему свою тень на ровную

золотистозеленую лужайку перед нашим бунгало. В какие-то

моменты я воображал, что белые цветы шеоли осыпаются, как

добровольное приношение на травянистый алтарь. Роняя слезы на

росу, я часто замечал странный, потусторонний свет,

струившийся на лужайке. Меня одолевали приступы неудержимого

стремления к Богу. Я ощутил могучее тяготение к Гималаям.

Один из моих двоюродных братьев только что вернулся из

путешествия к святым горам. Он навестил нас в Барели. Я жадно

слушал его рассказы о высокогорных обителях йогов и свами/1/.

- Давай убежим в Гималаи!- предложил я однажды Дварка Прасаду,

юному сыну нашего помещика. Но это предложение попало не в те

уши. Он открыл план моему старшему брату, который в это время

как раз приехал навестить отца. Вместо того, чтобы слегка

посмеяться над этим неосуществимым намерением маленького

мальчика, Ананта сделал его пунктом постоянных насмешек надо

мною.

- Где же твое оранжевое одеяние? Без него ты не можешь быть

свами!

Но его слова необъяснимо волновали меня. Они вызвали передо

мной ясную картину: мне представилось, как я в желтой одежде

монаха скитаюсь по Индии. Может быть, эта фраза пробудила во

мне воспоминание о прошлой жизни; во всяком случае, я понял, с

какой естественной легкостью я носил одеяние этого основанного

в древности монашеского ордена.

Разговаривая как-то утром с Дваракой, я ощутил, что на меня

нисходит океан любви к Богу. Мой товарищ почти не обратил