Франц Хартманн

Магия (Часть 1)

и если его нет, просить о чем-то бесполезно. Человек, чье сердце стремится к низменному, с тем же успехом станет молить о высоком, как если бы желудь, накрытый камнем, просил о превращении в дуб. Доверять безоговорочно словам бонзы или священника — слабость, учиться распознавать истину — сила, ибо только через познание можно прийти к уверенности и к подлинной вере.

Когда в человеке пробуждается божественный и безличностный принцип, он воздействует на него с пяти точек притяжения — об этом свидетельствует знак пятиконечной звезды, а в христианском символизме — крест. Тело узнает новые ощущения, сердце начинает биться быстрее, животные силы с пришествием 'Христа' начинают бушевать в своем 'аду', голова, ладони, ступни и другие части тела болят, и кандидат в бессмертные, будь он христианин, мусульманин, брахман, иудей или неверующий, может таким образом физически испытать то, что иносказательно описано как крестная мука Христа.71 Соединение бессмертного со смертным неизбежно приносит смертному боль, пока низшие элементы не станут полностью покорными и бессознательными — это происходит, когда в сердце (в душе) ещё остается кровь (земное начало) и вода (жизненное начало), но материальный огонь, что наделяет эти элементы сознанием, покидает тело.72

После смерти, когда покров материи, сковывавший дух, разорван, человеку уже 'не перебьют голеней',73 так как высшие элементы его души74 уже не будут в муках отделяться от низших (ведь они при жизни утратили тесную связь). Только у неспелого плода косточку трудно отделить от мякоти. Бессмертный дух не испытывает боли, но два разбойника (четвертый и пятый принципы75), которые воскреснут вместе с ним, чувствуют притяжение трех низших земных стихий.

После этого разделения Исида, богиня Природы, матерь тела, вечная девственница, которую обычно зовут Марией,76 позаботится о своем сыне. Его жизненное начало ляжет в новую гробницу, 'где не было до того человека', и перейдет в другую форму, растительную или животную.77 Возвратившись в колесо воплощений, оно поможет родиться зерну и взрасти винограду и вновь войдет в человеческую плоть с вином и хлебом. Тот, кто вкусит этой пищи, соединится с жизненным началом Природы, как тот, кто сольется с духом, своим высшим 'Я', соединится с подлинным Христом.

Вот так и оказывается, что христианское аллегорическое повествование на самом деле описывает оккультное таинство, о котором, конечно же, знали задолго до возникновения христианской церкви. Основа этого таинства — мировой закон, а значит, история его не короче истории человечества. Индийский йог, практикующий йогу,78 сливает свое низшее 'я' с высшим; брахман, который через медитацию и изучение священных книг достигает соединения своего атмана и мирового Парабрахмана; буддист, стремящийся уничтожить свое низшее 'я', дабы его лишенная формы суть могла раствориться в нирване, — все занимаются одним и тем же; но невежды, называют ли они себя брахманами, буддистами, христианами или как-то ещё, невежды, которые видят в аллегориях естественных и сверхъестественных сил индивидуализированные образы богов, — на самом деле идолопоклонники.

Тот, кто исполняет обряды, не понимая их истинного значения, — служит иллюзии. Заставлять невежду сменить один мираж на другой — бессмысленно; и деньги и время, потраченные на такое 'обращение', — потеряны. Глупость, заменившая глупость, остается глупостью; переход на другую точку зрения не дает знания, и тот, кто объявил себя мудрым, совершенно не обязательно таковым является.

Если человек знает истину, не столь уж важно, как он её называет и как пытается выразить невыразимое. Буддист, который видит в статуе Будды символическое воплощение жизненного принципа в память о реально существовавшем некогда человеке, в котором этот принцип проявил себя наиболее полно, человеке, которому хотелось бы подражать, и возлагает у ног статуи цветы и плоды, столь же близок к предвечной истине, как и христианин, для которого образ Иисуса из Назарета есть выражение высшего идеала.