Франц Хартманн

Магия (Часть 1)

их существовании. И форма, и чувство есть состояния души, и чувство, будучи выражено, будет представлено соответствующей формой.

Мистер Уайтворт, ясновидящий, описывает, как в юности, глядя на немецкого музыканта, играющего на органе, он заметил рой призраков, витающих вокруг клавиатуры, — настоящих духов-лилипутов, фей, гномов, поразительно миниатюрных, но при этом с фигурами и лицами столь же четкими и правильными, как и у 'больших' людей в комнате. Среди них были мужчины и женщины в причудливых одеяниях, и их разновидности, наружность и движения менялись в полном согласии с музыкой.

'Как безумно они плясали под быстрые отрывки, как размахивали своими шляпами, украшенными перьями, и в восторге обмахивались ими! Как они носились туда-сюда с безумной скоростью, отбивая ногами такт падавших словно капли дождя аккордов! Но когда музыка переменилась на торжественно-мрачный каданс похоронного марша, они, быстрые как молния, исчезли, и вместо них явились гномы в черных одеяниях, похожих на монашеские рясы, со скорбными лицами пуритан, бредущих в безмолвной, траурной процессии. Удивительнее всего, что во всех чертах этих маленьких лиц отражались настроения, запечатленные в музыке, так что я мог ясно понять мысль и чувство, которые она должна была передать. В безумном взлете трагической мелодии возникла толпа женщин — матери и жены с лицами, залитыми слезами, и растрепанными волосами били себя в грудь и оплакивали умерших, которых они любили. Раздалось бряцание военного марша, и на смену плакальщицам пришли украшенные плюмажами всадники-рыцари со щитами и копьями, а следом — пешие воины, разгоряченные битвой, с руками, обагренными кровью в жестокой схватке. Каждая новая мелодия призывала новую группу духов, а прежние исчезали так же внезапно, как и появились. Когда же возникал диссонанс, появляющиеся призрачные создания оказывались в чем-то уродливыми, с непропорциональными руками или ногами, или в нелепых одеяниях; чаще всего являлся горбатый гном с резким скрипучим голосом, двигавшийся некрасиво и неуклюже'.

Далее Уайтворт рассказывает, что в более зрелом возрасте он видел, как такие 'волшебные' создания слетали с губ разговаривающих людей и что все их действия казались точным повторением чувств, заключенных в произносимых словах. Если за речами стояли добрые чувства, эти образы сияли неземной красотой; дурные чувства порождали чудовищ; скажем, ненависть — шипящих змей и темных, лютых демонов. Неискренние же слова вызывали к жизни фигурки красивые спереди и отвратительные и пугающие сзади, в то время как любовь творила образы в серебристых и белых тонах, дышащие красотой и гармонией.

'Я никогда не забуду, как стал свидетелем потрясшей меня до глубины души сцены, где искренняя верность встретилась с предательским двуличием. Прекрасная юная девушка прощалась со своим возлюбленным, отправлявшимся в далекое путешествие. При каждом её слове являлись сияющие феи; но с его губ слетали иные создания: та их сторона, что была обращена к девушке, казалась привлекательной и светилась улыбкой неумирающей любви, но обратная сторона их выглядела темной и дьявольской, распаленные змеи и красные раздвоенные языки высовывались из сложенных в жестокой усмешке губ, в вороватых, косых взглядах, брошенных из-под полуприкрытых век, плясали искорки коварной злобы. Маленькие фигурки с такой пугающей изнанкой постоянно менялись, изворачивались и прятались так, чтобы к доверчивой девушке была обращена только их сияющая и честная сторона, темная же оставалась скрытой от её взора. И если ореол ничем не замутненного света окружал благостную маску, завеса густого дыма висела, как полог из непроглядного мрака, над оборотной её стороной'.32

Это описание совпадает с описаниями, данными другими людьми, чем доказывается, что мысли и чувства есть нечто вещественное,33 присущее воображению человека, и они могут воздействовать на его внутренний мир хорошо или дурно, и что необходимость контролировать свои мысли и желания не есть пустая формальность, а обосновывается вполне практическими соображениями. Тем же, кто отвергает подобные свидетельства и считает упомянутые здесь формы иллюзиями, можно напомнить, что не только эти, но и все формы — иллюзорны, что все они воплощают невидимые истины. В чистом свете разума все иллюзии в конце концов исчезнут, и истина явится — не скрытая в формах, но во всем блеске своего непорочного величия — удивленному взору духовно пробудившегося человека.