которых находятся на деферентах ('эпициклам').
Представьте, как развивалась бы наука, если бы в итоге уникальных в
истории человечества восьми столетий была кодифицирована
гелиоцентрическая система Аристарха! Почему гениальная идея,
родившаяся в лоне знаменитой Александрийской школы, оказалась просто
отброшена? Этого мы никогда не узнаем. Возможно, что революционные
идеи встречали слишком сильное сопротивление. А может, это и было
предвестием упадка...
ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ АСТРОНОМИИ, ИЛИ 'ЕВРОПЕЙСКОЕ ЧУДО'
На смену этому удивительному периоду всемирной истории и для
астрономии, и для других наук пришли так называемые 'темные века'
эпохи средневековья. У нас существует несколько упрощенное
представление об этом мрачном времени, а ведь упадок науки начался
гораздо раньше и продолжался уже несколько столетий. Его лишь ускорило
наступление римских легионов, реалистический и предприимчивый дух
древнеримской цивилизации...
Так или иначе, христианский мир отбросил эллинское наследство. На
смену античным философам пришли священники, получившие монополию на
обучение и преподавание. Их интересовали лишь знания о Боге и душе, и
они не видели никакого смысла в изучении природы. Люди добровольно
заткнули себе глаза и уши. Картина мира стала такой, какой ее
представляет Священное Писание. Земля - это град
жий, в центре которого находится Иерусалим:
'Сей Иерусалим, посреде языков положих его' (Иезекииль, гл. 5, ст. 5).
Желая показать, что Земля плоская, и уничтожить представление о земном
шаре, Лактанций прибегает даже к таким аргументам, которые еще за
семьсот лет до того сочли бы нелепыми: что-де нельзя ходить вниз
головой или что дождь не может идти снизу вверх. Одним словом, мир
имеет форму Святого престола и окружен водой. Вода находится над ним
(чтобы объяснить происхождение дождя) и под ним (чтобы понять, откуда
берутся реки и моря). Через шестнадцать веков после Рождества Христова
люди знали о Вселенной меньше, чем за четыреста лет до нашей эры*. Не
считая нескольких быстро заглохших попыток воскресить 'греческое чудо'
в арабских странах, человечеству пришлось дожидаться середины XVI
века, когда астрономия обрела второе рождение.
Это произошло, надо сказать, при совершенно необычайных
обстоятельствах. Человеком, возродившим науку, оказался скромный
польский каноник Николай Коперник, а 'орудием возрождения' - книга;
которую сам автор не видел или почти не видел (ему показали ее на
смертном одре) и которую никто или почти никто не читал, поскольку за
четыре столетия она издавалась всего четырежды.
Николай Коперник был низкорослый человечек с покатыми плечами, но под
его невзрачной
* Ср. более точную формулировку отечественного автора:
'Представления о мире в ту пору покоились не на сказке о трех китах, а
на хорошо разработанной и целостной системе взглядов. Эта система
опиралась на учение о Вселенной Аристотеля, очищенное от языческой
скверны, на авторитет Птолемея, въедающегося астронома древности, и на
суждения богословов, умело толкующих библейские тексты и творения
отцов Церкви' (Штекли А.Э. Галилей. М., 1972, с. 8). - Прим. пер.
внешностью скрывались сильный дух, обширные познания и неистребимая
любознательность. Будучи студентом, он прочел множество книг в
знаменитых библиотеках Кракова, Паду и и Болоньи. Выучившись на врача,
бесплатно лечил бедных и друзей. Занявшись математикой, изобрел машину
на водяном двигателе и помог своей стране предотвратить обесценение
денег. Став, наконец, астрономом, он построил рядом с домом на берегу
Вислы обсерваторию, которая под сумрачным польским небом принесла
немного пользы. Но Коперник вернулся к своим возлюбленным библиотекам,
искал, рылся в книгах и, докопавшись, наконец, до трудов греческих
астрономов, тщательно их изучил. . :.
И вот, уверенный в своих математических талантах и силе строгой науки,
он сделал из добытых знаний собственные выводы. Хилый, уже умирающий
семидесятилетний старец превращался во льва, когда писал: 'Если и
найдутся какие-нибудь пустословы, которые, будучи невеждами во всех
математических науках... на основании какого-нибудь места Священного
Писания, неверно понятого и извращенного для их цели, осмелятся
порицать и преследовать это мое произведение, то я, ничуть не
задерживаясь, могу