Сатпрем

«Эволюция II»

плавильным тиглем, в котором вырабатывается встреча небес с Землей.

Третий вид после растительной и животной физиологии.

Следуй светящейся нити

протянутой через

серединный мир

Риг Веда, X.53.5

Глава 4

Нить

ЕСЛИ мы хотим спуститься в это тело, этот комок плоти и высвободить его

эволюционную тайну, то нам нужно больше 'проникающей' мощи, как я говорил, но не

'расщепляющей' или кровавой, поставляемых нашей Машиной. Мы почти не знаем

каких-либо прямых, естественных мощностей, отличных от Разума, нашего орудия

высшей обезьяны. Мы достаточно хорошо знаем, как можно использовать разум, нам

известны его красоты и ужасы, его бесчисленные обороты, плодотворные, как и

разрушительные, и его попытки провести субземное или субментальное исследование, что

дало нам великие мифы и конвульсивные грезы, в которых дьявольское перемешено с

гениальным, и коварное с красивым; смешанное знание, которое в конечном итоге

остается поверхностным, ведь в этой истории мы все еще очень молоды. Странно

отметить, что в каждом поле мы все еще Чародеи, достаточно искусные, чтобы вызвать

силы, но не управлять ими.

Все же были и поэтические прорывы: 'Millions d'oiseaux d'or, o future Vigueur... (*)

(* 'Миллионы золотых птиц, о грядущая Сила... Артюр Рембо (1854—1891) был,

возможно, наиболее вдохновленным среди французских символистов. 'Я работаю, чтобы

сделать из себя провидца', — писал он в шестнадцать лет, — 'должен быть найден некий

язык... Изобретения неизвестного требуют новых форм'. Также: 'Человечество — на

ответственности поэта'.

То, что Рембо написал к двадцати годам (из того, что известно), навсегда изменило

поэзию. 'Поэт воистину крадет огонь.' Следующие семнадцать лет своей краткой жизни

Рембо провел в путешествиях по Зондским островам, Кипру, и наконец, по Африке,

молчаливый, голодный, возможно чувствующий беспомощность, чтобы выразить нечто,

что могло бы изменить курс человечества: 'Приходит время Убийц', — написал он.)

Может быть, эти надментальные высоты подведут нас ближе к тайне и требующейся

'силе'?

Ребенком я был отдан в местную школу для 'трудных' детей в предместье Парижа:

темно-синяя с глухим воротником и золотыми пуговицами униформа плотно зажимала

меня до самого подбородка. Достаточно, чтобы удушить вас. И по воскресеньям, хвала

господу, нас выводили в ряд по четыре на прогулку в леса Верьера. Это было

очаровательно. Раз-два-три-четыре, и фуражка с маленькой золотой кокардой на синем

фоне. Чтобы облегчить положение, в одно 'прекрасное' воскресенье под воздействием

некоего импульса я начал забавлять историями своих раз-два-три-четыре товарищей —

неизвестными историями, которые я никогда не слышал и не мог нигде прочитать. Это

было очень необычно, как если бы они сваливались мне на голову и сами-собой

разворачивались. Я не имел ни малейшего понятия о том, что за истории я рассказывал

(даже рассказывая их!), но этот факт очень живо сохранился в моем сознании. Это было

подобно знанию, спускающемуся свыше или создающемуся над моей головой, и если в

этот самый момент я 'смотрел' на то, что рассказывал — пуф! все путалось, и нить

терялась. Это была 'нить'.

Это была моя первая тропа, и в течение более чем пятидесяти лет я беспрестанно ходил по

ней.

Но все же эта 'вещь' над моей головой оставалась потрясающей. И если временами я

ощущал себя поэтом, если я тянул эту нить с повторяющимся изумлением, чтобы увидеть,

что 'приходит с ней', я не был удовлетворен спускающимся вдохновением или

написанием новелл — то, что интересовало меня, было человеческое приключение,

которое разворачивается под вашими ногами, со всеми вашими печалями. То, что

интересовало меня, было неизвестное, строительство будущего, потому что так или иначе

настоящее казалось мне столь же удушающим, как моя школа в Верьере.

Может ли эта нить быть протянутой еще выше?

После многих поисков на западе и на юге, что не принесло мне ничего, кроме

человеческих страданий и страдания моего собственного, и огня, растущего внутри, но

как плохо поддерживаемая вспышка, я пошел на восток — в Индию. Это та страна, где,

помимо прочего, 'нить' не кончается в религии — хотя там было миллион 'религий'.

Также я не жаждал 'небес', я тосковал по человечеству. 'Спасение' очень интересовало

Восток, не одного уединившегося маленького искателя.

Тогда Шри Ауробиндо сказал мне (не словами): выше, еще выше, т а м найдешь ты

великую Силу.