Дин Кунц

Душа Тьмы

совершенно разным человеческим типам, но наше противостояние было чем-то

большим, нежели столкновение непохожих личностей.

- Спасибо, - вежливо ответил я, и у Морсфагена не осталось причин для

гнева. Я прошел к двери, открыл ее и почти миновал коридор, когда наконец

услышал:

- Пожалуйста.

Я обернулся и посмотрел на генерала - он улыбался той самой холодной

улыбкой ненависти, к которой я уже успел привыкнуть. Он, конечно, сказал

'пожалуйста', но в этом слове не было искренности. Морсфаген понял меня и

знал, что я понимаю его.

- Мы свяжемся с вами послезавтра, - сказал он. - У нас много работы, но

после всего, что вы пережили, вы заслуживаете отдых.

- Благодарю вас.

- Не за что.

На этот раз он ухмыльнулся. Закрыл дверь и пошел к лифтам в сопровождении

темноволосого голубоглазого солдата шести футов четырех дюймов ростом. По

дороге мы ни о чем не говорили - не потому, что испытывали обоюдную

неприязнь, просто нам не о чем было говорить; мы напоминали физика-ядерщика

и необразованного плотника, встретившихся на званом вечере, - они не смотрят

друг на друга с высокомерием, но их разделяет пропасть, делающая невозможным

нормальное общение.

Харри ждал меня в холле, беспокойно теребя свою шляпу, и, едва двери

лифта открылись, стиснул злосчастный головной убор своими сильными ручищами

и решительно двинулся к нам. Он улыбался - и это была первая искренняя,

дружественная улыбка, которую я увидел с тех пор, как очнулся в теле

Ребенка.

Я даже не пытался сдержать слезы. Очень уж любил этого неуклюжего,

неряшливо одетого коротышку ирландца, хотя большую часть жизни скрывал эту

любовь, может быть потому, что рано научился ненавидеть и презирать, чтобы

защитить себя. Когда Харри вырвал меня из мирка ИС-комплекса и показал, что

такое настоящая преданность, я не утратил своих опасений. Легче жить, не

привязываясь к людям, чтобы позднее, когда тебе причинят боль, ты не

доставил противнику удовольствия увидеть твои страдания. Но теперь мне не

было до этого дела, и глаза мои повлажнели от слез - неосторожного

свидетельства любви.

Мы поспешили через холл к лифтам и спустились в подземный гараж, где

дежурный подвел Харри его ховеркар, получил от него на чай и отступил в

сторону. Мы выехали из огромного здания, озаренного множеством огней, и,

только оказавшись на улице, вздохнули с облегчением, словно многотонный

камень свалился с наших плеч. Лишь сейчас, оказавшись вне пределов

досягаемости микрофонов, которыми начинены все государственные учреждения,

мы обменялись первыми словами.

- Ну, теперь расскажи мне обо всем, - попросил он, переводя взгляд с

улицы, укрытой свежевыпавшим снегом, на меня. - Они не позволяли мне

навещать тебя чаще раза в неделю.

- Ты видел только плоть и кровь. Все это время я был внутри Ребенка,

заперт в его разуме.

- Так я и думал. Но эти, - он жестом указал куда-то назад, и на лице его

отразилось отвращение, - эти смазливые мальчики в форме - я им не доверяю.

- Они действительно не заботились о моем теле как следует. Желудок усох.

А в остальном я в порядке.

Он фыркнул.

- Ну, рассказывай же!

- Сначала ты. Я отсутствовал месяц и не имею ни малейшего понятия о том,

что здесь происходило. Когда я уходил, едва не объявили войну. Китайцы и

японцы перешли русскую границу, кажется, сбросили ядерную бомбу на город...

Харри помрачнел и стал смотреть на дорогу, не говоря ни слова. На улице

было темно, голубоватый свет фонарей и снегопад рождали странные призрачные

видения. Машины проезжали очень редко.

- Войну объявили через два дня, - наконец сказал он.

- Мы победили?

- Отчасти.

Я видел улицы, совершенно не пострадавшие, заполненные нашими солдатами и

полицейскими.

Однако это же выдавало не вполне нормальное положение вещей. На каждом

углу стояли полицейские 'ревунки', копы обозревали темные улицы, провожая

нас быстрыми сумрачными взглядами, хотя и не порывались преследовать.

- Отчасти? - переспросил я. К тому моменту, как мы проехали город, Харри

подвел итоги войны, длившейся почти месяц:

- Китайцы на самом деле уничтожили Завитинск, и там нет больше ничего,

кроме пыли и обломков. Из достаточно многочисленного населения города

спаслось шесть сотен человек.

Белогорск пал, его лаборатории захвачены и взяты под охрану Народной