инвалидной коляске. Казалось, его вбила в сиденье огромная сила тяжести, но он был здесь потому, что хотел летать. Там, около своих машин, ожидало еще человек сорок или пятьдесят, и все они жаждали поглазеть на то, как Дон собирается поднять этого парня из коляски в самолет. А он об этом вовсе и не думал.
- Ты хочешь летать?
Человек в коляске криво улыбнулся и мотнул головой.
- Ну пойдем, пора! - сказал Дон тихо, как будто говорил с человеком, долго стоявшим за боковой чертой поля, и настало уже время ему снова возвращаться в игру. Сейчас, глядя назад, можно сказать, что в тот момент необычной могла показаться лишь сила, звучащая в его голосе. Слова простые, но в то же время это был приказ, и парню надо было без разговоров встать и идти в самолет. А потом произошло все так, как будто до этого парень просто играл свою роль калеки и наконец доиграл заключительную сцену. Все было, как в кино. Немыслимая тяжесть исчезла, будто ее и не было, он выскочил из коляски и, удивляясь самому себе, пустился вприпрыжку к самолету.
Я стоял неподалеку и слышал его слова.
- Что вы сделали? - спросил он. - Что вы со мной сделали?
- Так ты полетишь или нет? - повторил Дон. - Цена три доллара. Деньги вперед.
- Я лечу! - сказал он. Шимода даже не помог ему подняться наверх в кабину, хотя обычно это делал.
Люди выскочили из машин. Послышались удивленные возгласы, но тут же все смолкли. Они были поражены - этот человек не ходил уже 11 лет, с тех пор как его грузовик рухнул с моста. Подобно ребенку, приладившему крылья из простыни, он вскочил в кабину и уселся. При этом он так размахивал руками, будто ему их только что подарили.
Никто еще не успел вымолвить ни слова, а Дон нажал на газ, и самолет поднялся вверх, стремительно набирая высоту.
Бывало ли вам когда-нибудь очень хорошо и немножко страшно одновременно? С Шимодой мне пришлось испытать это не раз. Вот оно чудо - волшебное исцеление человека, судя по всему заслужившего его, и в то же время что-то нехорошее должно было случиться, когда эти двое вернутся. Люди, ожидавшие их появления, сбились в толпу, толпа может становиться неуправляемой, а это уже совсем плохо. Тянулись минуты, все неотрывно следили за маленьким бипланом, беззаботно парящим в лучах солнца, и вот-вот должно было случиться нечто ужасное. «Трэвэл Эйр» сделал несколько крутых «восьмерок», пролетел по спирали, а затем медленно пошел на посадку, напоминая тарахтящую летающую тарелку. Если у него хоть немного есть голова на плечах, он высадит пассажира на дальнем конце поля, быстро взлетит и исчезнет. Собиралось все больше и больше народа; какая-то женщина бежала изо всех сил, катя перед собой инвалидную коляску.
Он подрулил прямо к толпе, развернул самолет так, чтобы не задеть их пропеллером, и выключил двигатель. Люди подбежали к кабине, и мне показалось, что они готовы разорвать обшивку фюзеляжа, лишь бы добраться до этих двоих.
Может, я поступил трусливо? Не знаю. Я подошел к своему самолету, подкачал бензин, крутанул винт и завел двигатель. Затем забрался в кабину, развернул «Флит» против ветра и взлетел. Я еще успел заметить, как Дональд Шимода сел на бортик кабины, а толпа окружила его со всех сторон.
Я повернул на восток, потом на юго-восток, а затем приземлился на ночлег на первом же большом поле, на котором росли тенистые деревья и журчал ручей. А поблизости - ни одного города.
Часть шестая
И сегодня я не могу сказать, что это такое на меня нашло. Страшное предчувствие чего-то рокового погнало меня прочь, прочь даже от этого необычного, загадочного парня по имени Дональд Шимода. Если в какое-то дело замешан рок, то даже сам Мессия не в силах меня удержать.
В поле было тихо - огромный безмолвный луг, а над головой бескрайнее небо... и тихо-тихо журчит ручей. Снова один. К одиночеству привыкаешь, но достаточно нарушить его хоть на день, и тебе придется привыкать к нему заново, с самого начала.
- Отлично, неплохо провел время, - сообщил я громко лугу. - Все было занятно, и, наверное, я мог бы многому у него научиться. Но с меня довольно этих толп, даже когда они счастливы... а уж если напуганы, то готовы распять кого-нибудь или тут же начать поклоняться ему. Это не по мне. Произнеся это, я внезапно осекся. Все эти слова в точности мог бы сказать Шимода. Почему он остался там? У меня хватило ума улететь, а я вовсе не был мессией.
Иллюзии. Что он хотел сказать об иллюзиях? Это значило больше, чем все, что он сказал или сделал до того, как он неистово произнес: «Это все иллюзии!» - как будто с размаху хотел вбить эту идею в