Ричард Бах

Чайка по имени Джонатан Ливингстон

или,

говоря иначе, летать куда хочешь, - начал он,

нужно прежде всего понять, что ты уже

прилетел...

Суть дела, по словам Чианга, заключалась в

том, что Джонатан должен отказаться от

представления, будто он узник своего тела с

размахом крыльев в 42 дюйма и ограниченным

набором заранее запрограммированных

возможностей. Суть в том, чтобы понять: его

истинное "Я", совершенное, как ненаписанное

число, живет одновременно в любой точке

пространства в любой момент времени.

Джонатан тренировался упорно, ожесточенно,

день за днем, с восхода солнца до полуночи. И,

несмотря на все усилия, ни на перышко не

сдвинулся с места.

- Забудь о вере! - твердил Чианг. - Разве

тебе нужна была вера, чтобы научиться летать?

Тебе нужно было понять, что такое полет. Сейчас

ты должен сделать то же самое. Попробуй еще

раз...

А потом однажды, когда Джонатан стоял на

берегу с закрытыми глазами и старался

сосредоточится, он вдруг понял о чем говорил

Чианг. "Конечно, Чианг прав! Я сотворен

совершенным, мои возможности безграничны, я - Чайка!"

Он почуствовал могучий прилив радости.

- Хорошо! - сказал Чианг, и в его голосе

прозвучало торжество.

Джонатан открыл глаза. Они были одни - он и

Старейший - на совершенно незнакомом морском

берегу: деревья подступали к самой воде, над

головой висели два желтых близнеца - два

солнца.

- Наконец-то ты понял, - сказал Чианг, - но

тебе нужно еще поработать над управлением...

Джонатан не мог прийти в себя от изумления:

- Где мы?

Необычный пейзаж не произвел на Старейшего

никакого впечатления, как и вопрос Джонатана.

- Очевидно, на какой-то планете с зеленым

небом и двойной звездой вместо солнца.

Джонатан испустил радостный клич - первый

звук с тех пор, как он покинул Землю.

- ПОЛУЧАЕТСЯ!

- Разумеется, Джон, разумеется, получается, - сказал

Чианг. Когда знаешь, что делаешь,

всегда получается. А теперь об управлении....

Они вернулись уже в темноте. Чайки не могли

отвести взгляда от Джонатана, в их золотистых

глазах застыл ужас: они видели, как его вдруг

не стало на том месте, где он провел столько

времени в полной неподвижности. Но Джонатан не

долго принимал их поздравления.

- Я здесь новичок! Я только начинаю! Это мне

надо учиться у вас!

- Как странно, Джон, - сказал Салливан,

стоявший рядом с ним. - За десять тысяч лет я

не всретил ни одной чайки, которая училась бы с

таким же бесстрашием, как ты.

Стая молчала. Джонатан в смущении переступал

с лапы на лапу.

- Если хочешь, мы можем начать работать над

временем, - заговорил Чианг, - и ты научишься

летать в прошлое и будущее. Тогда ты будешь

подготовлен к тому, чтобы приступить к самому

трудному, самому дерзновенному, самому

интересному. Ты будешь подготовлен к тому,

чтобы летать ввысь, и поймешь, что такое

доброта и любовь..

Джонатан быстро продвигался вперед даже с

помощью обычных тренировок, но сейчас, под

руководством самого Старейшего, он воспринимал

новое, как обтекаемая, покрытая перьями

вычислительная машина.

А потом настал день, когда Чианг исчез. Он

спокойно беседовал с чайками и убеждал их

постоянно учиться, и тренироваться, и

стремиться как можно глубже понять

всеобьемлющую невидимую основу вечной жизни. Он

говорил, а перья его становились все ярче и

ярче и наконец засияли так ослепительно, что ни

одна чайка не могла смотреть на него.

- Джонатан, - сказал он, и это были его

последние слова, - постарайся постичь, что

такое любовь.

Когда к чайкам вернулось зрение, Чианга с

ними уже не было.

Дни шли за днями, и Джонатан заметил, что он

все чаще думает о Земле, которую покинул. Знай

он там одну десятую, одну сотую того, что узнал

здесь, насколько полнее была бы его жизнь. Он

стоял на песке и думал: что, если там, на

Земле, есть чайка, которая пытается вырваться

из оков своего естества, пытается понять, что

могут дать крылья, кроме возможности долететь

до шхуны и схватить корку хлеба. Быть может,

она даже решилась сказать это во всеуслышание, и

Стая приговорила ее к Изгнанию. И чем больше

Джонатан упражнялся в проявлении доброты, чем

больше он трудился над познанием природы любви,

тем сильнее хотелось ему вернуться на Землю.

Потому что, несмотря на свое одинокое прошлое,

Джонатан был прирожденным наставником, и его

любовь проявлялась прежде всего в сремлении

поделиться добытой им правдой с каждой чайкой,

которая ждала только благоприятного случая,

чтобы тоже устремиться на поиски правды.