compilator и
commentator, могли сопоставлять тексты между собой, и лишь для
четвертой инстанции, для автора, допускалось высказывание собственного
мнения. Но вся эта система гарантий и подстраховок, позволив сохранить
букву первоисточника, все же привела к "порче", к совершенно
фантастическому пониманию их смысла. Иначе говоря, герметически
закупоренные тексты "выдохлись" - обессмыслились.
Откладывая будущее, а вслед за ним неизбежно и настоящее в
"надежный кошелек", человек остается в пустоте ненастоящего, где и
фабрикуется специфическое искусственное время, Время Циферблатов,
задающее размерность товаропроизводящей цивилизации. Однако, для
феномена истории этого времени недостаточно. Приходится, прежде всего
допускать периодическую утечку собственного времени для оживотворения
странной смеси ненастоящего с абсолютным. Ибо слишком длительное,
беспросветное пребывание в чистой эсхатологии ("ожидание-в- надежде")
приводит к тем же результатам, что и экспериментальное пребывание
личинки в жидком гелии, - после отогревания, "температура" начинает
стремительно и самопроизвольно возрастать, все забеги обрываются на
спринтерских дистанциях - идет "горячая имитация", или представление
смерти. История полна катаклизмов, когда пресеклись ее потоки из-за
неудачи временения, неумелой ловушки, в которой время выдохлось или
его не удалось взять живьем.
Да и может ли быть, чтобы время, ткань всего происходящего,
абсолютная огибающая поверхность универсума, ядро, или "внутреннее"
которого есть прогиб самого же времени, дозволяло безнаказанные
эксперименты? Пластилин времени мягок и податлив, но дерзнувший стать
Ваятелем, с этого самого момента живет в опасности, притом непрерывно
возрастающей. Ведь к интуиции времени относится и подмеченное поэтом:
Нет в мире силы, способной ускорить
Текущего меда струю...
Даже если это и удастся, благодаря "хитрости разума" - то тогда в
струе будет течь уже не мед, а какой-нибудь фабрикат, эрзац,
заменитель, пусть даже более медовый и сладкий...
Кто знает, сколько еще ловушек мы можем отследить в ходе
разработки интуиции времени. При этом понадобятся и другие
визуализации, уже не коррелирующие с метафорой лепки и ваяния. Так,
время, устремленное к финишу собственного забега едва ли является
мифологическим временем, как думал Гигерич. Скорее это просто
изначальность времени, изначальность, из которой различными операциями
(ловушками) можно создавать то или иное время. Например, разводя
настоящее и будущее, отодвигая исполнение, мы создает высокое
напряжение критической массы, напоминающее управляемую ядерную реакцию
(точнее, частично управляемую), или бомбу времени - атомная бомба
любимая метафора Гигерича. Мифологическое время взывает к другой
визуализации. Если уж пользоваться примерами физики, то подойдет
плазменное кольцо, по которому вечно течет ток - для чего неустойчивую
плазму нужно замкнуть (образовать "плазменный шнур") и окружить зоной
невзаимодействия (вакуум). Зона невзаимодействия для кольцевого
мифологического времени создается вихрем отождествлений. Все "новые
боги", боги иных народов, новые обстоятельства и ситуации
отождествляются с ограниченным набором уже имеющихся фигур и позиций -
либо не допускаются в кольцевой хроно-заповедник. Атмосфера
бесконечных отождествлений хорошо описана у Томаса Манна в "Иосифе и
его братьях".
Время мифа ничто не может застать врасплох - потому что в нем все
уже было, уже происходило, ну разве что под другими именами. Чтобы
жить в мифологическом времени, достаточно только научиться
неразличению. Освоить процедуру анти- differance, - на уровне
житейского автоматизма. Тоже вроде бы дело не хитрое, но нам, детям
эона отложенного будущего, подобная процедура столь же чужда, как наш
differance для гомеровских греков.
История - это результат совокупных опытов со временем, опытов, в
которых экспериментатор никогда не ведает, что творит, и не имеет
других подопытных, кроме самого себя. Пока можно вкратце указать еще
на два основополагающих приема, возможно, более редких, чем differance
и бесконечное отождествление (имеющее результатом "вечное
возвращение").
Во втором томе "Заката Европы" Шпенглер