Кастанеда Карлос

Путешествие в Икстлэн

человеком цивилизованного западного мира, был выше, чем индеец.

- Нет, - сказал он спокойно. - мы не равны.

- Но почему же, мы действительно равны, - запротестовал я.

- Нет, - сказал он мягким голосом, - мы не равны. Я охотник и воин, а ты - паразит.

У меня челюсть отвисла. Я не мог поверить, что дон Хуан действительно сказал это. Я уронил записную книжку и оглушено уставился на него, а затем, конечно, я разъярился.

Он взглянул на меня спокойными и собранными глазами. Я отвел глаза, и затем он начал говорить. Он выражал свои слова ясно. Они текли гладко и смертельно. Он сказал, что я паразитирую за счет кого-либо другого. Он сказал, что я не сражаюсь в своих собственных битвах, но в битвах каких-то неизвестных людей, что я не хочу учиться о растениях или об охоте или о чем-нибудь еще, и что его мир точных поступков и чувств, и решений был бесконечно более эффективен, чем тот разболтанный идиотизм, который я называю моя жизнь.

После того, как он окончил говорить, я был нем. Он говорил без агрессивности или недовольства, но с такой силой и в то же время с таким спокойствием, что я даже не сердился больше.

Мы молчали. Я чувствовал раздражение и не мог думать ни о чем и не мог ничего подходящего сказать. Я ждал, пока он нарушит тишину. Проходили часы. Дон Хуан постепенно становился неподвижным, пока его тело не приобрело странную, почти пугающую застывшесть. Его силуэт стало трудно различать по мере того, как темнело. И, наконец, когда стало совершенно темно вокруг нас, он слился с чернотой камней. его состояние неподвижности было таким полным, что, казалось, он не существует больше. Была уже полночь, когда я, наконец, понял, что он может и будет оставаться неподвижным в этой глуши в этих скалах, может быть, всегда, если ему так нужно. Его мир точных поступков и чувств и решений был действительно выше моего.

Я тихо дотронулся до его руки, и слезы полились у меня.

7. БЫТЬ НЕДОСТИЖИМЫМ

Четверг, 29 июня 1961 года.

Опять дон Хуан, как он это делал каждый день в течение почти недели, держал меня под очарованием всяческих особых деталей насчет поведения дичи. Сначала он объяснил, а затем разработал ряд охотничьих тактик, основанных на том, что он называл повороты куропаток. Я настолько полностью ушел в его объяснения, что прошел целый день, а я не заметил, как бежит время. Я даже забыл съесть лэнч. Дон Хуан сделал шутливое замечание, что это совершенно необычное для меня - пропустить еду.

К концу дня он поймал пять куропаток в крайне хитроумную ловушку, которую он научил меня собирать.

- Двух нам хватит, - сказал он и отпустил троих.

Затем он научил меня, как жарить куропаток. Я хотел наломать кустарника и сделать жаровню так, как делал это мой дед, перекладывая дичь веточками и обмазывая ее глиной. Но дон Хуан сказал, что нет никакой нужды калечить кустарник, поскольку мы уже убили куропаток.

Окончив есть, мы очень лениво пошли в направлении скалистого места. Мы уселись на склон песчаникового холма, и я шутливо сказал, что если бы он поручил все это дело мне, то я бы зажарил все пять куропаток, и что мой шашлык был бы не хуже, чем его жаркое.

- Без сомнения, - сказал он. - но если бы ты все это сделал, то мы, быть может, никогда не смогли бы покинуть это место в целости.

- Что ты имеешь в виду? - спросил я. - что бы нам помешало?

- Кусты, куропатки, все вмешалось бы.

- Я никогда не знаю, когда ты говоришь серьезно, - сказал я.

Он сделал мне знак раздраженного нетерпения и чмокнул губами.

- У тебя ошибочное мнение насчет того, что значит говорить серьезно, - сказал он. - я много смеюсь, потому что я люблю смеяться. И, однако же, все, что я говорю, смертельно серьезно, даже если ты этого не понимаешь. Почему ты думаешь, что мир только такой, каким ты его считаешь? Кто дал тебе право так говорить?

- Но нет никаких доказательств, что мир иной, - сказал я.

Темнело. Я думал о том, что не пора ли поворачивать к дому. Но он. Казалось, не торопился, и я благодушествовал.

Ветер был холодным. Внезапно он сказал, что нам следует встать и забраться на вершину холма и встать там на участке, не поросшем кустами.

- Не бойся, - сказал он. - я твой друг, и я позабочусь о том, чтобы ничего плохого с тобой не случилось.

- Что ты имеешь в виду? - спросил я, встревоженный.

У дона Хуана было крайне неприятное свойство перемещать меня из спокойного благодушествования в испуг.

- Мир очень необыкновенный в это время дня, - сказал он. - вот что я имею в виду. Что бы ты ни увидел, не пугайся.

- Что я такое увижу?