Теперь все по-другому. Я вернул назад твой дух охотника. Может быть, через него ты переменишься.
Я протестовал, что не хочу быть охотником. Я напомнил ему, что в самом начале я хотел, чтобы он мне просто рассказал о лекарственных растениях, но он заставил меня уйти настолько далеко от моей первоначальной цели, что я уже не могу ясно вспомнить, действительно ли я хотел учиться о растениях.
- Хорошо, - сказал он. - действительно хорошо. Если у тебя нет такой ясной картины того, что ты хочешь, ты можешь стать более смиренным.
- Давай скажем так. Для твоих целей, в действительности, не важно, будешь ли ты учиться о растениях или об охоте. Ты сказал мне это сам. Ты интересуешься всем, что тебе кто-либо может сказать. Правда?
Я сказал ему действительно так, пытаясь описать тематику антропологии и для того, чтобы привлечь его, как своего информатора.
Дон Хуан усмехнулся, очевидно, осознавая свой контроль над ситуацией.
- Я охотник, - сказал он, как бы читая мои мысли. - я очень мало оставляю случаю. Может быть, мне следует объяснить тебе, что я учился тому, чтобы быть охотником. Я не всегда жил так, как живу сейчас. В одной из точек своей жизни я должен был измениться. Теперь я указываю тебе направление. Я веду тебя. Я знаю, что я говорю. Кто-то научил меня всему этому, я не выдумал этого сам.
- Ты хочешь сказать, что у тебя был учитель, дон Хуан?
- Скажем так, что некто учил меня охотиться так, как я хочу научить теперь тебя, - сказал он и быстро переменил тему.
- Я думаю, что когда-то охота была одним из величайших действий, которые мог выполнять человек. Все охотники были могущественными людьми. И на самом деле охотник был вынужден быть могущественным, для того, чтобы выстоять напор той жизни.
Внезапно меня охватило любопытство. Уж не говорит ли он о времени, предшествующем завоеванию? Я начал прощупывать его.
- Когда было то время, о котором ты говоришь?
- Давным-давно.
- Когда? Что означает давным-давно?
- Это означает давным-давно, или, может, это означает сейчас, сегодня. Это не имеет значения. Однажды люди знали, что охотник является лучшим из людей. Теперь не каждый это знает. Но есть достаточное количество людей, которые знают. Я это знаю. Однажды ты будешь знать. Понимаешь, что я имею в виду?
- Что, это индейцы-яки думают так об охотниках? Именно это я хочу узнать.
- Не обязательно.
- А индейцы пима?
- Не все они, но некоторые.
Я назвал различные соседние группы, я хотел подбить его к заявлению, что охота была разделяемым поверьем и практикой особых людей. Но он избегал прямого ответа, поэтому и переменил тему.
- Зачем ты все это делаешь для меня, дон Хуан? - спросил я. Он снял свою шляпу и почесал виски с разыгранным замешательством.
- Я имею уговор с тобой, - сказал он мягко. - у других людей есть такой же уговор с тобой. Когда-нибудь у тебя у самого будет такой уговор с другими. Скажем, что сейчас мой черед. Однажды я обнаружил, что, если я хочу быть охотником, достойным самоуважения, то я должен изменить свой образ жизни. Обычно я очень много хлюпал носом и жаловался. У меня были веские причины к тому, чтобы чувствовать себя обделенным. Я индеец, а с индейцами обращаются, как с собаками. Я ничего не мог сделать, чтобы исправить такое положение. Поэтому все, что мне оставалось, так это моя печаль. Но затем фортуна сжалилась надо мной, и некто научил меня охотиться. И я понял, что то, как я жил, не стоило того, чтобы жить... Поэтому я изменился.
- Но я счастлив своей жизнью, дон Хуан. Зачем я должен менять ее?
Он начал петь мексиканскую песню очень мягко, а затем стал мурлыкать ее мотив. Его голова покачивалась вверх и вниз, следуя ритму песни.
- Ты думаешь, что ты и я равны? - спросил он резким голосом.
Его вопрос застал меня врасплох. Я ощутил странное гудение в ушах, как если бы он действительно выкрикнул свои слова, чего он на самом деле не сделал. Однако в его голосе был металлический звук, который отозвался у меня в ушах.
Я поковырял в левом ухе мизинцем левой руки. Мои уши чесались все время, и я постоянно и нервно протирал их изнутри мизинцами. Эти движения были подрагиваниями моих рук целиком.
Дон Хуан следил за моими движениями с явной заинтересованностью.
- Ну... Равны мы? - спросил он.
- Конечно, мы равны, - сказал я.
В действительности, я оказывал снисхождение. Я чувствовал к нему очень большое тепло, несмотря на то, что временами я просто не знал, что с ним делать. И все же я держал в уголке своего мозга, хотя никогда и не произносил этого, веру в то, что я, будучи студентом университета,