Кастанеда Карлос

Отделённая реальность

Какое обещание?

- Ты, может быть, можешь сказать мне это. Ты помнишь это, нет?

- Нет.

- Ты обещал что-то очень важное однажды. Я думал, что, может быть, ты обещал охранять себя от видения.

- Я не знаю, о чем ты говоришь.

- Я говорю об обещании, которое ты дал! Ты должен помнить его.

- Если ты знаешь, что было обещание, почему ты не скажешь мне, дон Хуан?

- Нет. Не будет никакой пользы сказать тебе это.

- Было ли это обещанием, которое я сделал себе?

На мгновение я подумал, что он, может быть, ссылается на мое решение оставить ученичество.

- Нет. Это что-то, что имело место очень давно, - сказал он.

Я засмеялся, потому что я был уверен, что дон Хуан играет со мной какую-то игру. Я почувствовал озорство. У меня было ощущение приподнятого настроения при мысли, что я могу дурачить дона Хуана, который, как я был убежден, знал так же мало, как и я, о подозреваемом обещании. Я был уверен, что он ловил рыбу в темноте и пытался импровизировать. Мысль потакать ему доставляла мне удовольствие.

- Было ли оно чем-то, что я обещал моему дедушке?

- Нет, - сказал он, и глаза его заблестели. - Также не то, что ты обещал своей бабушке.

Смешная интонация, которую он придал слову бабушка, заставила меня засмеяться. Я подумал, что дон Хуан ставил мне ловушку, но я хотел играть игру до конца. Я начал перечислять всех возможных людей, кому я мог бы обещать что-нибудь очень важное. О каждом он сказал нет. Затем он перевел разговор к моему детству.

- Почему твое детство было печальным? - спросил он с серьезным выражением.

Я сказал ему, что мое детство в действительности было не печальным, но, может быть, немного трудным.

- Каждое ощущение - это путь, - сказал он, посмотрев на меня снова. - я также был очень несчастлив и боязлив, когда я был ребенком. Трудно быть индейским ребенком, очень трудно. Но память о том времени не имеет больше значения для меня, раньше было трудно. Я перестал думать о трудности моей жизни как раз перед тем, как я научился видеть.

- Я также не думаю о своем детстве, - сказал я.

- Тогда почему это делает тебя печальным? Почему ты хочешь плакать?

- Я не знаю. Возможно, когдя я думаю о себе, как о ребенке, я чувствую жалость к себе и ко всем близким людям. Я чувствую себя беспомощным и печальным.

Он пристально посмотрел на меня, и снова в области живота я отметил необычайное ощущение двух рук, схимающих его. Я отвел свои глаза, а затем быстро взглянул назад на него. Он смотрел в пространство мимо меня; его глаза были затуманены, без фокуса.

- Это было обещанием твоего детства, - сказал он после короткого молчания.

- Что я обещал?

Он не отвечал. Его глаза были закрыты. Я невольно улыбнулся; я знал, что он чувствовал свой путь в темноте; однако, я несколько потерял свое первоначальное стремление шутить с ним.

- Я был тощим ребенком, - продолжал он, - и я всегда боялся.

- Таким же был я, - сказал я.

- То, что я помню больше всего, это ужас и печаль, которые я чувствовал, когда мексиканские солдаты убили мою мать, - сказал он тихо, как будто его память была еще мучительной. - она была бедной и покорной индианкой. Может быть, это было лучше, что ее жизнь была кончена тогда. Я хотел быть убитым с ней, потому что я был ребенком. Но солдаты поймали и избили меня. Когда я бросился на тело моей матери, они ударили меня по рукам хлыстом и разбили пальцы. Я не чувствовал никакой боли, но я не мог хватать больше, а затем они оттащили меня.

Он перестал говорить. Его глаза были еще закрыты, и я мог обнаружить очень незаметное дрожание его губ. Глубокая печаль начала охватывать меня. Картины моего собственного детства нахлынули на меня.

- Сколько лет было тебе, дон Хуан? - спросил я, просто чтобы возместить печаль во мне.

- Может быть, семь. Это было время великих войн яки. Мексиканские солдаты напали на нас неожиданно, когда моя мать готовила пищу. Она была беспомощной женщиной. Они убили ее безо всякого повода. Не было никакой разницы в том, что она умерла так, и действительно нет, и, тем не менее, для меня она есть. Я не могу сказать себе, почему, однако; она просто есть. Я думал, что они убили моего отца также, но это было не так. Он был ранен. Позже они посадили нас в поезд, подобно скоту, и закрыли дверь. Несколько дней они держали нас там в темноте, как животных. Они держали нас живыми кусками пищи, которые они бросали время от времени в вагон.