с ней; мы попали в отвратительную переделку,
но я не мог понять, откуда взялся весь ужас нашей ситуации. Ни я, ни
Кэрол не были уже новичками; мы наблюдали и участвовали во множестве
экспериментов, среди которых были совершенно невыносимые. Но в этой
нашей комнате, где мы находились в сновидении, было что-то невероятно
страшное для меня.
- Мы в сновидении, не так ли? - спросила Кэрол. Я подтвердил это
как нечто несомненное, хотя я бы отдал все, чтобы здесь оказался дон
Хуан, чтобы убедить в этом меня самого.
- Почему я так испугалась? - спросила она меня так, будто я мог ей
это рационально объяснить.
Прежде, чем я смог подумать об этом, она сама ответила на свой
вопрос. Она сказала, что в действительности ее испугала невозможность
ощущать что-либо еще, кроме доступного органам чувств. Так бывает, когда
точка сборки не может переместиться из положения, в котором она
находится в этот момент. Она напомнила мне, что дон Хуан говорил нам о
власти над нами обыденного мира в результате того, что точка сборки
неподвижно пребывает в обычном месте. Именно эта неподвижность точки
сборки делает наше ощущение мира настолько самодостаточным и тягостным,
что мы не можем выйти за его пределы. Кэрол также напомнила мне еще об
одной вещи, о которой ей говорил нагваль: если мы хотим преодолеть эту
самодовлеющую силу, мы должны рассеять туман, то есть сместить точку
сборки с помощью намерения изменить ее местоположение.
Раньше я никогда не понимал, что дон Хуан имел ввиду, произнося эти
слова. Но я постиг смысл этого, поскольку должен был перевести свою
точку сборки в другое положение, чтобы рассеять туман мира, в котором мы
находились и который уже начал было поглощать меня.
Кэрол и я, не говоря друг другу ни слова больше, подошли к окну и
выглянули. Мы были в сельской местности. Лунный свет озарял какие-то
низкие темные очертания жилых сооружений. Судя по всему, мы были в
подсобном помещении или кладовой большого сельского дома.
- Ты помнишь, как мы здесь ложились в кровать? - спросила Кэрол.
- Я почти помню это, - сказал я, имея ввиду именно это.
Я объяснил ей, как вынужден был прилагать усилия, чтобы сохранить в
уме образ ее гостиничного номера.
- Мне пришлось делать тоже самое, - сказала она испуганным шепотом.
- Я знаю, что если мы, оказавшись здесь потеряем память, - нам конец.
Затем она спросила меня, хочу ли я выйти из этого сарая и
посмотреть, что снаружи. Я отказался. Моя предчувствие чего-то плохого
было таким сильным, что я был не в состоянии произнести ни слова. Я
только покачал головой в ответ.
- Ты во многом прав, когда не хочешь выходить отсюда, - сказала она.
- Я предчувствую, что если мы выйдем из этой лачуги, мы никогда не
вернемся назад.
Я хотел было открыть дверь и только выглянуть наружу, но она
остановила меня.
- Не делай этого, - сказала она. - Ты можешь впустить сюда что-то
снаружи.
В это время перед моим мысленным взором прошел образ ветхой клетки,
в которой мы с Кэрол находились. Вся что угодно - например, открытая
дверь, - могло нарушить неустойчивое равновесие этой клетки. В тот
момент, когда я подумал об этом, у нас одновременно появилось одно и
тоже стремление. Мы так быстро сняли с себя одежду, как будто от этого
зависело наша жизнь; затем мы запрыгнули на высокую кровать, не
пользуясь для этого двумя мешками, стоящими там в качестве лестницы. Но
в следующе мгновение мы были вынуждены спрыгнуть обратно вниз.
Было очевидно, что мы с Кэрол одновременно поняли одно и тоже. Она
подтвердила мою догадку, когда сказала:
- Если мы используем что-нибудь принадлежащее этому миру, мы только
ослабляем себя. Когда я стою здесь раздетая, вдали от кровати и вдали
от окна, я без затруднений вспоминаю о том, откуда пришла. Но если я
лежу на кровати, надеваю на себя эту одежду или выглядываю в окно, я
ощущаю на себе воздействие этого мира.
Мы долго стояли в центре комнаты, прижавшись друг к другу. Зловещее
подозрение начало терзать мой ум.
- Как мы будем возвращаться в наш мир? - спросил я в надежде, что
она знает.
- Возврат в наш мир произойдет сам по себе, если мы не затеряемся
в местном тумане, - сказала она с чувством несокрушимой убежденности,
которое всегда было ей свойственно.
И она