Я резко прижался к краю дороги. И правда, впервые в жизни у меня было
ясное знание дуализма во мне, как-будто внутри меня находились две
совершенно отдельные части. Одна была очень старой, спокойной и
безразличной. Она была тяжелой, темной и связанной с чем-то еще. Эта часть
во мне не волновалась ни о чем, потому что она была одинакова со всем
остальным. Она пользовалась всем без ожиданий. Другая часть была светлой,
новой, пушистой и возбужденной. Она была нервной и быстрой. Она
волновалась о себе, так как была ненадежной и не пользовалась ничем,
просто потому, что не обладала способностью связывать себя с чем-либо. Она
была одинока и уязвима, располагалась на поверхности. Это была часть, из
которой я смотрел на мир.
Я преднамеренно осмотрелся из этой части. Куда бы я не посмотрел,
везде были обширные возделанные земли. И эта ненадежная, пушистая и
обеспокоенная часть меня была схвачена между гордостью за трудолюбие
человека и грустью от зрелища великолепной древней сонорской пустыни,
переходившей в опрятную картину пашни и культивированных растений.
Старая, темная, тяжелая часть меня ни о чем не волновалась. И эти две
части вступили в спор. Пушистая часть хотела взволновать тяжелую часть, а
та, наоборот, хотела остановить волнение легкой части и научить ее
пользоваться и наслаждаться.
- Почему ты остановился? - спросил дон Хуан.
Его голос вызвал реакцию, но было бы неточным сказать, что это я
прореагировал. Звук его голоса, казалось, укреплял пушистую часть, и
внезапно я узнал самого себя.
Я описал дон Хуану осознание своего дуализма. Как только он начал
объяснять это в терминах позиции точки сборки, я потерял свою твердость.
Пушистая часть стала такой же пушистой, какой была в тот миг, когда я
заметил мою двойственность, и я вновь знал все, что мне объяснял дон Хуан.
Он говорил, что, когда точка сборки движется и достигает места
отсутствия жалости, позиции рациональности и здравого смысла ослабевают.
Ощущение, которое я имел о старой, темной, молчаливой стороне, было
взглядом того, что предшествовало разуму.
- Я точно знал, о чем ты говорил, - сказал я ему, - я знаю огромное
количество вещей, но не могу высказать то, что знаю. Я не знаю, как
начать.
- Я уже упоминал тебе об этом, - объяснил он. - то, что ты переживал
и называл дуализмом, является взглядом из другой позиции твоей точки
сборки. Из этой позиции ты смог почувствовать древнюю сторону человека. А
то, что знает древняя сторона человека, называется безмолвным знанием.
Именно это знание ты и не можешь выразить.
- А почему не могу? - спросил я.
- Потому что, чтобы выразить его, тебе необходимо владеть и
пользоваться непомерным количеством энергии, - ответил он. - в данный
момент ты еще не накопил ее.
- Безмолвное знание есть у каждого из нас, - продолжал он. - это
полнейшее мастерство, полнейшее знание обо всем. Но это еще не значит, что
нельзя говорить о том, что знаешь.
- Маги верят, что когда человек осознает то, что он знает, и хочет
быть сознательным к тому, что он знает, он теряет из поля зрения то, что
он знал. Это безмолвное знание, которое ты не в силах описать, конечно же,
является 'намерением', духом, абстрактным. Ошибка человека в том, что он
хочет знать его прямо, так, как он знает повседневную жизнь. И чем больше
он того хочет, тем более эфемерным становится знание.
- Ты простыми словами скажи, что это значит? - попросил я.
- Это значит, что человек отказывается от безмолвного знания ради
мира разума, - ответил он. - чем больше он цепляется за мир разума, тем
более эфемерным становится 'намерение'.
Я завел машину, и мы двинулись в полном молчании. Дон Хуан больше не
показывал мне дорогу и не объяснял, как надо ехать - что он часто делал,
стараясь раздразнить мою собственную важность. У меня не было ясного
представления о том, куда надо ехать, но что-то внутри меня знало и это. Я
позволил этой части взять руководство на себя.
Поздним вечером мы подъехали к большому дому, который группа дон
Хуана имела в сельской местности штата Синалса в Северо-западной Мексике.
Наше путешествие, казалось, вообще не потребовало много времени. Я не мог
вспомнить подробности нашей поездки. Все, что я знал о ней, пожалуй, было
то, что мы ни о чем не говорили.