Карлос Кастанеда

Сила безмолвия (Часть 1)

Дон

Хуан представил меня сначала индейцу, который был ближе ко мне.

- Это Сильвио Мануэль, - сказал он мне. - он самый сильный и опасный

воин моей партии и наиболее таинственный из всех.

Черты Сильвио Мануэля как бы сошли с фресок майя. Его цвет лица был

бледным, почти желтым. Мне подумалось, что он похож на китайца. Его

раскосые, но без эпического изгиба глаза были большими, черными и

блестящими. У него не было ни усов, ни бороды, зато бросались в глаза

волосы, черные как смоль с блестками седины. Лицо украшали высокие скулы и

полные губы. Он был невысоким, около 160 сантиметров, худощавым и

жилистым, одетым в желтую спортивную рубашку, коричневые брюки и тонкий

бежевый жакет. По одежде и манерам он выглядел как мексиканский

американец.

Я улыбнулся и протянул Сильвио Мануэлю руку, но он оставил этот жест

без ответа и только небрежно кивнул.

- А это Висенте Медрано, - сказал дон Хуан, поворачиваясь к другому

мужчине. - это наиболее осведомленный и старейший из моих компаньонов.

Старейший не по годам, а потому, что он был первым учеником моего

бенефактора. Висенте кивнул мне так же небрежно, как и Сильвио Мануэль, и

тоже не сказал ни слова.

Он был немного выше Сильвио Мануэля, но по комплекции казался таким

же худым. Его лицо было румяным, с аккуратно подрезанной бородкой и усами.

Черты лица были почти нежными: тонкий, красиво очерченный нос, небольшой

рот, утонченные губы. Густые темные брови контрастировали с седой бородой

и усами. У него были коричневые глаза, блестящие и смешливые, несмотря на

его хмурый вид.

Одет он был консервативно: костюм из льняной полосатой ткани и

рубашка с открытым воротом. Казалось, что он преднамеренно подчеркивал

мексиканско-американское происхождение. Я догадался, что именно он был

владельцем этого дома.

В сравнении с ним дон Хуан выглядел как индейский пеон. Его

соломенная шляпа, поношенные башмаки, старые брюки цвета хаки и

рубашка-шотландка делали его похожим на садовника или подмастерье. Когда я

увидел их троих вместе, у меня было такое впечатление, что дон Хуан

переодет в чужую одежду. Мне пришло в голову странное сравнение, что дон

Хуан здесь старший офицер, выполняющий секретное задание, но несмотря на

все свои старания он не может скрыть годами отточенную привычку

командовать.

У меня было такое чувство, что все они примерно одного и того же

возраста, хотя дон Хуан выглядел намного старше остальных, и в то же время

он казался бесконечно сильнее их.

- Я думаю, вы уже знаете Карлоса - как величайшую индульгирующую

личность, которую я когда-либо встречал, - сказал дон Хуан с ужасно

серьезным видом. - еще более величайшую, чем наш бенефактор. Уверяю вас,

что если и есть человек, воспринимающий индульгирование серьезно, так это

Я засмеялся, но меня никто не поддержал. Хозяева смотрели на меня со

странным блеском в глазах.

- Я не сомневаюсь, что вы создадите памятное трио, - продолжал дон

Хуан. - Старейший и наиболее осведомленный, наиболее опасный и сильный, и

наиболее индульгирующий тип.

Они по-прежнему не смеялись, внимательно изучая меня до тех пор, пока

я не смутился. И тогда Висенте Медрано нарушил молчание.

- Не знаю, зачем ты привел его в дом, - сказал он сухим, резким

тоном. - От него мало пользы. Выгони его на задний двор.

- И свяжи его, - добавил Сильвио Мануэль.

Дон Хуан повернулся ко мне. - идем, - сказал он тихо, и быстрым

кивком головы указал на заднюю часть дома.

Было более чем ясно, что этим людям я не понравился. Я не знал, что

сказать. Конечно, я был и рассержен и обижен, но эти чувства были тем, что

рикошетом отскакивало от моего состояния повышенного сознания.

Мы вышли на задний двор. Дон Хуан небрежно поднял кожаную веревку и

обкрутил ее вокруг моей шеи с неимоверной скоростью. Его движения были так

быстры и так проворны, что секундой позже, когда до меня дошло

происходящее, дело было уже сделано. Я, как собака, был привязан за шею к

одной из двух колонн из шлакоблоков, которые поддерживали тяжелую крышу

задней веранды.

Дон Хуан покачал головой, выказывая то ли смирение, то ли неверие, и

вернулся в дом, едва я начал кричать, чтобы он развязал меня. Веревка,

туго обкрученная вокруг моей шеи, мешала кричать так громко, как мне бы

хотелось.