развернулись, и взмахнув на
миг, облезли, упали и обнажили новые крылья, которые повторили тот же
процесс.
Дон Хуан нахально повернул мой стул, и я мог видеть только стену.
- Это расточительство, - сказал он, громко вздохнув, после того, как
я описал ему виденное. - ты исчерпал почти всю свою энергию. Сдерживай
себя. Воину необходим фокус. Кто может осуждать крылья светящегося кокона?
Он сказал, что повышенное сознание похоже на трамплин. С него можно
прыгнуть в бесконечность. Он подчеркивал еще и еще, что когда точка сборки
сдвинута, она либо передвигается вновь в позицию, очень близкую к своему
обычному положению, либо продолжает двигаться в бесконечность.
- Люди не имеют понятия о странной силе, которую мы носим в себе, -
продолжал он. - в этот момент, например, у тебя есть средство достичь
бесконечности. Если ты будешь продолжать свое ненужное поведение, ты
можешь преуспеть в передвижении точки сборки за определенный порог, после
которого нельзя вернуться.
Я понимал опасность, о которой он говорил, или скорее имел телесное
ощущение, что стою на краю бездны, и что если я наклонюсь вперед, то упаду
в нее.
- Твоя точка сборки сдвинута к повышенному сознанию, - продолжал он.
- потому что я ссудил тебя моей энергией.
Мы ели в молчании очень простую пищу. Дон Хуан не разрешил мне пить
ни кофе, ни чая.
- Поскольку ты пользуешься моей энергией, - сказал он, - ты не
находишься в своем собственном времени. Ты находишься в моем времени. А я
пью воду.
Пока мы шли назад к моей машине, я почувствовал легкую тошноту. Я
пошатнулся и почти потерял равновесие. Это было ощущение, похожее на то,
когда идешь, надев первый раз очки.
- Держи себя в руках, - сказал дон Хуан, улыбаясь. - там, куда мы
поедем, ты должен быть чрезвычайно точным.
Он приказал мне двигаться через международную границу в
город-побратим, мексиканский Ногалес. Пока я вел машину, он давал мне
направления: указывал улицы, называл левые и правые повороты, говорил, с
какой скоростью ехать.
- Я знаю эти места, - сказал я немного раздраженно. - скажи мне, куда
тебе надо, и я доставлю тебя туда. Как водитель такси.
- Хорошо, - согласился он, - улица 'в сторону неба', дом 1573.
Я не знал улицы 'в сторону неба' и того, существовала ли такая улица
вообще. Фактически, я подозревал, что он просто придумал это название,
чтобы смутить меня. Я молчал. В его блестящих глазах сиял насмешливый
огонек.
- Эгомания - настоящий тиран, - сказал он. - мы должны работать не
переставая над тем, чтобы сбросить ее с пьедестала.
Он продолжал говорить мне, куда ехать. Наконец, дон Хуан попросил
меня остановиться перед одноэтажным, светло-бежевым домом на угловом
участке земли в зажиточном квартале. Здесь было что-то такое, что
немедленно приковало мой взгляд: толстый слой охристого гравия вокруг
дома. Добротная дверь, оконные рамы и отделка дома - все было выкрашено
под цвет гравия. Все наружные окна были закрыты подъемными жалюзи. По всей
видимости, это был типичный пригородный дом среднего достатка.
Мы вышли из машины. Дон Хуан шел первым. Ему не пришлось ни стучать,
ни открывать дверь ключом. Когда мы подошли, она тихо открылась на хорошо
смазанных шарнирах - сама по себе, как я смог заметить.
Дон Хуан быстро вошел. Он не приглашал меня, я просто последовал за
ним. Мне хотелось увидеть, кто же открыл дверь изнутри, но здесь никого не
было.
Интерьер дома очень успокаивал. На гладких, безупречно чистых стенах
не было картин. Здесь не было ни ламп, ни книжных стеллажей. Золотистый
пол из желтого кафеля создавал очень приятный контраст с серовато-белыми
стенами. Мы оказались в небольшой, узкой передней, которая переходила в
просторную гостиную с высоким потолком и кирпичным камином. Половина
комнаты была совершенно пуста, но рядом с камином находился полукруг
дорогой мебели: в середине две большие бежевые кушетки, по краям которых
стояло два кресла с покрывалами того же цвета. В центре стоял массивный
круглый из дуба кофейный стол. Судя по всему, что я увидел, в этом доме
люди, жившие здесь, по-видимому, были обеспеченными, но экономными. И они,
очевидно, любили посидеть у огня.
Двое мужчин лет пятидесяти-шестидесяти сидели в креслах. Они встали,
когда мы вошли. Один из них был индейцем, другой - латиноамериканцем.