Карлос Кастанеда

Дар орла (Часть 1)

Мы с Гордой уставились друг на друга. Я был уверен, что она

невольно произносит те мысли, которые рационально для нее ничего не

значат.

- Что ты имеешь в виду, говоря, что она была для меня, Горда? -

Спросил я после долгого молчания. - Она была твоим партнером, - сказала

она. - Вдвоем вы были единой парой. А я была ее подопечной. И она

доверила тебе передать меня ей однажды.

Я просил Горду рассказать мне все, что она знает, но она,

казалось, не знала ничего больше. Я чувствовал себя измотанным.

- Куда она делась? - Высказала внезапно Горда. - Я просто не могу

себе представить этого. Она была с тобой, а не с нагвалем. Она должна

была бы быть сейчас с нами.

Потом у нее был еще один приступ неверия и страха. Она обвиняла

меня, что я скрываю женщину-нагваль в Лос-Анжелесе. Я пытался снять ее

тревогу. Я сам себе удивлялся, что разговариваю с Гордой, как с

ребенком. Она слушала меня со всеми внешними признаками внимания,

однако глаза ее были пустыми, не в фокусе. Тогда мне стало ясно, что

она использует звук моего голоса точно так же, как я использовал звук

ее голоса, - как проводник. Я знал, что и она осознает это. Я

продолжал говорить, пока не исчерпал все в границах нашей темы. Тут

еще что-то произошло, и я оказался наполовину прислушивающимся к звуку

собственного голоса. Я говорил, обращаясь к Горде, без всякого

волевого усилия с моей стороны.

Слова, которые были, казалось, запечатаны внутри меня, а теперь

освободились, достигли небывалого уровня абсурдности. Я говорил и

говорил, пока что-то не остановило меня. Я вспомнил, что дон Хуан

говорил мне и женщине-нагваль на скамейке в Оаксаке об особом

человеческом существе, чья сущность объединяет для него все, на что он

только мог бы рассчитывать и чего ожидать в человеческом

сотрудничестве. Эта была женщина, которая для него была тем ж, чем

женщина-нагваль была для меня, - партнером, противоположной частью.

Она покинула его, точно так же, как меня покинула женщина-нагваль. Его

чувства по отношению к ней были неизменными и поднимались на

поверхность от меланхолии некоторых стихов, которые я читал ему.

Я вспомнил также, что именно женщина-нагваль снабжала и меня

обычно книгами стихов. Она держала их целыми пачками в багажнике своей

машины. Именно она побудила меня читать стихи дону Хуану. Внезапно

физическая память о женшине-нагваль, сидящей со мной на скамейке, стала

такой ясной, что я непроизвольно ахнул и задохнулся. Давящее чувство

утраты, более сильное, чем любое чувство, которое когда-либо у меня

было, овладело мной. Я согнулся с разрывающей болью в правой лопатке.

Было еще что-то, что я знал, - воспоминание, которое какая-то часть

меня не хотела открыть.

Я занялся тем, что осталось от моего интеллектуального щита, как

единственным средством вернуть свое здравомыслие. Я повторял себе

вновь и вновь, что мы с Гордой все время действовали на двух совершенно

различных планах. Она помнила намного больше, чем я, но она не была

склонна к выяснениям. Она не обучалась задавать вопросы другим или

себе. Но затем мне в голову пришла мысль, что и сам я не лучше. Я все

еще был той же размазней, как и тогда, когда дон Хуан впервые назвал

- 66 -

меня так. Я никогда не забывал, что читал стихи дону Хуану, однако мне

ни разу не пришло в голову проверить тот факт, что у меня никогда не

было книги испанской поэзии и что я никогда не возил в машине таких

книг.

Горда вывела меня из моих размышлений. Она была почти в истерике.

Она кричала, что ей только что стало ясно, что женщина-нагваль должна

быть где-то очень близко от нас. Точно так же, как мы были оставлены,

чтобы найти друг друга, женщина-нагваль была оставлена чтобы найти нас.

Сила ее рассуждений почти убедила меня, но тем не менее что-то во мне

знало, что это не так. Это была та память, которая находилась внутри

меня и которую я не смел вывести на поверхность.

Я хотел начать с Гордой спор, но не было смысла, так как мой щит

интеллекта и слов был недостаточен для того, чтобы принять на себя

напор воспоминаний о женщине-нагваль. Их эффект был потрясающим для

меня и даже более опустошающим, чем даже страх смерти.