Карлос Кастанеда

Дар орла (Часть 1)

и сесть. Мелькнула мысль, что у меня,

вероятно, удар. Первой моей реакцией было позвать на помощь, но я все

же как-то успокоился и попытался отделаться от страха. Через некоторое

время давление в голове стало спадать, но оно стало расти в горле. Я

задыхался, хрипел и кашлял некоторое время, затем давление постепенно

переместилось ко мне на грудь, потом на живот, на таз, на ноги, на

ступни и, наконец, оставило мое тело. То, что со мной происходило, чем

бы оно ни было, заняло примерно два часа. В течение этих мучительных

- 59 -

двух часов казалось, будто что-то внутри моего тела действительно

движется вниз, выходя из меня. Мне казалось, что это что-то

сворачивается наподобие ковра. Другое сравнение которое пришло мне в

голову, - что это было шарообразной массой, передвигающейся внутри

моего тела. Я отбросил эту картину в пользу первой, так как чувство

больше напоминало что-то, сворачивающееся внутри самого себя, совсем

как скатывают ковер. Оно становилось все тяжелее и тяжелее, а отсюда

нарастала и боль, сделавшись совсем нестерпимой к коленям и ступням,

особенно правой ступне, которая оставалась очень горячей еще 35 минут

после того, как вся боль и давление исчезли. Горда сказала, услышав мой

рассказ, что на этот раз я наверняка потерял свою человеческую форму,

что я бросил все свои щиты или по крайней мере большинство из них. Оно

была права. Не зная, как и даже не соображая, что произошло, я

оказался в крайне незнакомом состоянии. Я чувствовал себя отрешенным,

не ощущающим воздействий со стороны не имело больше значения, что

сделала Горда. Это не означало, что я простил ее за недостойное

отношение ко мне; просто чувство было таким, будто никогда и не было

никакого предательства. Во мне не осталось никакой - ни открытой, ни

скрытой - неприязни ни к Горде, ни к кому бы то ни было другому. То,

что я ощущал, не было волевым безразличием или нежеланием действовать;

не было это также устранением или желанием быть одному. Это скорее

было чуждым чувством отстраненности, способности погрузиться в момент и

не иметь никаких мыслей ни о чем другом вообще. Действия людей больше

не воздействовали на меня, потому что я больше не имел никаких ожиданий

вообще. Странный покой стал руководящей силой в моей жизни. Я

чувствовал, что каким-то образом воспринял все-таки одну из концепций

жизни воина - отрешенность. Горда сказала, что я сделал больше чем

воспринял ее, - я фактически воплотил ее. С доном Хуаном у нас бывали

длинные разговоры о том, что когда-нибудь я сделаю именно это. Он

сказал, что отрешенность не означает автоматически и мудрости, но что

тем не менее она является преимуществом, потому что позволяет воину

делать моментальную паузу для переоценки ситуации и пересмотра позиций,

но чтобы пользоваться этим лишним моментом сообразно и правильно,

необходимо, сказал он, чтобы воин непрестанно сражался за свою жизнь. Я

не рассчитывал когда-либо испытать это чувство. Насколько я мог

определить, не было способа сымпровизировать его. Мне бесполезно было

думать о преимуществах этого чувства или рассуждать о возможностях его

прихода. В течение тех лет, что я знал дона Хуана, я явно испытал

ослабление личных связей с миром, но это происходило на

интеллектуальном плане; в своей повседневной жизни я не изменялся

вплоть до того момента, когда потерял человеческую форму. Я рассуждал с

Гордой о том, что концепция потери человеческой формы относится к

телесным условиям и происходит с учеником тогда, когда он достигает

определенного порога в ходе обучения. Как бы там ни было, конечным

результатом потери человеческой формы и для меня и для Горды, как это

ни странно, было не только скрытое чувство отрешенности, но также и

выполнение нашей расплывчатой задачи по воспоминанию. И в этом случае

интеллект опять играл минимальную роль. Однажды вечером мы с Гордой

обсуждали кинокартину. Она ходила смотреть подпольный кинофильм, и мне

хотелось знать ее описание его. Фильм ей совершенно не понравился. Она

утверждала, что такой опыт ослабляет, так как быть воином означает

вести сдержанную жизнь в полном целомудрии, как нагваль Хуан Матус. Я