Карлос Кастанеда

Дар орла (Часть 1)

в чем

дело. Я лишь знаю: он сказал, что Нагваль, который здесь, вспомнит и

возьмет нас туда, куда нужно идти. Он не мог сказать мне больше, потому

что времени было мало. Он сказал, что кто-то, но я не помню, кто, ждет

именно меня.

- Это все, что он сказал? - Наседал Нестор.

- Когда я увидела его вторично, он сказал, что все мы должны будем

вспомнить свою левую сторону, рано или поздно, если мы хотим попасть

туда, куда нам надо идти. Но вот он должен вспомнить первым. - Она

указала на меня и опять толкнула так же, как прежде. Сила ее толчка

заставила меня покатиться по полу, как мяч.

- Зачем ты это делаешь, Горда? - спросил я, несколько недовольный.

- Я пытаюсь помочь тебе вспомнить, - сказала она. - Нагваль Хуан

Матус говорил мне, что тебя надо время от времени толкать, чтобы ты

встряхнулся.

Совершенно внезапно Горда обняла меня:

- Помоги нам, нагваль, - просила она. - Если ты этого не сделаешь,

нам лучше умереть.

Я был близок к слезам. Не столько из-за ..., сколько потому, что

что-то боролось во мне, внутри. Это было что-то такое, что все время

прорывалось наружу с тех пор, как мы посетили город. Мольба Горды

разрывала сердце. У меня опять начался приступ того, что походило на

гипервентиляцию. Холодный пот залил меня. Затем мне стало плохо с

животом. С безграничной нежностью Горда ухаживала за мной.

Верная своей тактике ожидания, Горда не хотела обсуждать наше

совместное видение в Оасаке. Целыми днями она оставалась замкнутой и

решительно незаинтересованной. Она не собиралась обсуждать даже то, что

мне стало плохо. Так же поступали и остальные женщины.

Дон Хуан обычно подчеркивал необходимость дождаться самого

подходящего времени для того, чтобы избавиться от чего-либо, что мы

держим, и я понял механику действия Горды, хотя был недоволен ее

упорством в выжидании. Это не соответствовало нашим интересам. Я не

мог находиться здесь слишком долго, поэтому я потребовал, чтобы мы все

собрались вместе и поделились тем, кто что знает. Она была

непреклонна.

- 32 -

- Мы должны ждать, - сказала она. - Мы должны дать шанс нашим

телам добраться до решения. Наша задача - это задача вспомнить не умом,

а телом. Все понимают это.

Она испытующе посмотрела на меня. Она, казалось, высматривала

намек, который показал бы ей, что я точно понял задачу. Я признал, что

я полностью озадачен, потому что я был чужим. Я был один, в то время

как они поддерживали друг друга.

- Это молчание воинов, - сказала она, смеясь, а затем добавила

примирительным тоном: - это молчание не означает, что мы не можем

разговаривать о чем-нибудь другом.

- Может быть, вернемся назад к нашему разговору о потере

человеческой формы? - Спросил я.

В ее взгляде было недовольство. Я многословно объяснил, что должен

понимать значение всего, в особенности когда участвуют незнакомые

концепции.

- Что в точности ты хочешь узнать? - Спросила она.

- Что угодно, что ты захочешь рассказать мне, - сказал я.

- Нагваль говорил мне, что потеря человеческой формы приносит

свободу, - сказала она.

- Я верю этому, но не ощущаю этой свободы пока что.

Последовала минута молчания. Она, очевидно, следила за моей

реакцией.

- Что это за свобода, Горда? - Спросил я.

- Свобода вспомнить свое 'я', - сказала она. - Нагваль сказал, что

потеря человеческой формы подобна спирали. Она дает свободу

вспоминать, а это, в свою очередь, делает тебя еще более свободным.

- Почему ты еще не чувствуешь этой свободы? - Спросил я.

Она щелкнула языком и пожала плечами. Казалось, она была в

затруднении или не желала продолжать наш разговор.

- Я связана с тобой, - сказала она. - До тех пор, пока ты не

потеряешь человеческую форму, чтобы вспомнить, я не смогу узнать, что

означает эта свобода. Но, может быть, ты не сможешь потерять

человеческую форму до тех пор, пока не вспомнишь. Во всяком случае,

нам не следует об этом разговаривать. Почему ты не пойдешь и не

поговоришь с Хенарос?

Это прозвучало так, как будто мать посылает ребенка погулять. Я

совсем не обиделся. Если бы так сказал кто-нибудь другой, то я легко

мог бы принять это за враждебность или жалость.