чтобы
сфотографировать его и его дом.
- Об этом не может быть и речи, - сказал он с гримасой.
- А как насчет магнитофона? Будешь ты возражать против
этого?
- Боюсь, что и такой возможности тоже нет.
Я почувствовал себя раздраженным и стал горячиться. Я
сказал, что не вижу логической причины его отказа.
Дон Хуан отрицательно покачал головой.
- Забудь это, - сказал он с силой. - и если ты еще
хочешь видеть меня, никогда не говори об этом опять.
Я выставил последнее слабое возражение. Я сказал, что
фотоснимки и магнитофонные записи являлись бесценными для
моей работы. Он сказал, что есть только одна вещь, которая
бесценна для всего, что мы делаем. Он назвал ее 'дух'.
- Нельзя обойтись без духа, - сказал он. - а у тебя его
нет. Горюй об этом, а не о фотоснимках.
- Что ты..?
Он прервал меня движением головы и вернулся на
несколько шагов.
- Обязательно возвращайся, - сказал он мягко и помахал
мне на прощание.
Глава 2. Стирание личной истории.
Четверг, 22 декабря 1960 года
Дон Хуан сидел на полу около двери своего дома спиной к
стене. Он перевернул деревянную молочную флягу и попросил
меня садиться и чувствовать себя, как дома. Я предложил ему
пачку сигарет, которую я привез. Он сказал, что не курит, но
подарок принял. Мы поговорили о холоде ночей в пустыне и на
другие обычные темы.
Я спросил его, не мешаю ли я его нормальному
распорядку. Он взглянул на меня с какой-то гримасой и
сказал, что у него нет никакого распорядка и что я могу
оставаться с ним до вечера, если хочу.
Я приготовил несколько опросных листов по генеалогии и
родовым отношениям, и я хотел заполнить их с его помощью. Я
составил также по этнографической литературе длинный список
культурных черт, которые, как считалось, присущи индейцам
этого района. Я хотел пройтись по списку вместе с ним и
отметить все вопросы, которые были знакомы для него.
Я начал с опросных карт родовых отношений.
Как ты называл своего отца? - спросил я.
- Я называл его папа, - сказал он с очень серьезным
лицом.
Я почувствовал легкое раздражение, но продолжал, думая,
что он не понял.
Я показал ему опросный лист и объяснил, что один
пропуск там оставлен для отца, а один - для матери. Я привел
пример различных слов, которые используются в английском и
испанском языках для того, чтобы называть отца и мать.
Я подумал, что, может быть, мне следовало начать с
матери.
- Как ты называл свою мать? - спросил я.
- Я называл ее мама, - заметил он очень наивным тоном.
- Я имею в виду, какие другие слова ты использовал для
того, чтобы назвать своего отца или мать? Как ты звал их? -
сказал я, пытаясь быть терпеливым и вежливым. Он почесал
голову и посмотрел на меня с глупым выражением.
- Ага, - сказал он. - тут ты меня поймал. Дай-ка мне
подумать.
После минутного замешательства он, казалось, вспомнил
что-то, и я приготовился записывать.
- Ну, сказал он, как если бы он был захвачен серьезной
мыслью. - как еще я звал их? Я звал их эй-эй, папа! Эй-эй,
мама!
Я рассмеялся против своего желания. Его выражение было
действительно комичным, и в этот момент я не знал, то ли он
был очень хитрый старик, который морочил мне голову, то ли
он был действительно простачком. Используя все свое
терпение, я объяснил ему, что это очень серьезный вопрос и
что для моей работы очень важно заполнить все эти бланки. Я
старался, чтобы он понял идею генеалогии и личной истории.
- Как звали твоего отца и твою мать? - спросил я. Он
взглянул на меня ясными и добрыми глазами.
- Не трать время на эту муру, - сказал он мягко, но с
неожиданной силой.
Я не знал, что сказать. Казалось, кто-то другой
произнес эти слова. За секунду до этого он был ошарашенным
глупым индейцем, чесавшим свою голову, и уже через мгновение
он сменил роль. Я был глупым, а он смотрел на меня
неописуемым взглядом, в котором не было ни раздражения, ни
неприязни, ни ненависти, ни сожаления. Его глаза были
добрыми, ясными и пронизывающими.
- У меня нет никакой личной истории, - сказал он после
длинной паузы. - однажды я обнаружил, что не нуждаюсь больше
в личной истории, также как пьянство, бросил ее.
Я не совсем понял, что он хотел сказать. Неожиданно я
почувствовал себя неловко, под угрозой.