Карлос Кастанеда

Путешествие в Икстлен (Часть 1)

них действительно

нечего сказать, то ты должен среди прочих вещей стереть свою

личную историю.

- Как? - спросил я.

- Начни с простых вещей. Таких, как не говорить никому,

что ты в действительности делаешь. Затем ты должен оставить

всех, кто тебя хорошо знает. Таким образом, ты создашь туман

вокруг себя.

- Но ведь это абсурдно! - протестовал я. - почему люди

не должны знать обо мне? Что в этом плохого?

- Плохое здесь то, что, если они однажды тебя узнали,

то ты уже становишься чем-то таким, что само собой

разумеется, и, начиная с этого момента, ты уже не можешь

порвать связь с их мыслями. Лично я люблю полную свободу -

быть неизвестным. Никто не знает меня с застывшей

уверенностью, так, как люди знают тебя, например.

- Но это было бы ложью.

- Мне нет дела до лжи или правды, - сказал он жестко. -

ложь есть ложь, только если ты имеешь личную историю.

Я стал возражать, что мне не нравится намеренно

мистифицировать людей или вводить их в заблуждение. Его

ответом было то, что я и так всех ввожу в заблуждение.

Старик затронул больное место в моей жизни. Я не

преминул спросить его, что он имел в виду под этим, или

откуда он узнал, что я все время ввожу людей в заблуждение.

Я просто прореагировал на его заявления, защищаясь при

помощи объяснения. Я сказал, что я с болью сознаю, что моя

семья и мои друзья считают меня ненадежным, в то время, как

в действительности я никогда в своей жизни не солгал.

- Ты всегда знал, как лгать, - сказал он. - и

единственная вещь, которая отсутствовала, это то, что ты не

знал, зачем это делать. Теперь ты знаешь.

Я запротестовал.

- Разве ты не видишь, что я действительно очень устал

от того, что люди считают меня ненадежным, - сказал я.

- А ты действительно ненадежен, - заметил он с

убеждением.

- Черт подери, это не так! - воскликнул я.

Мое настроение вместо того, чтобы подвести его к

серьезности, заставило его истерически смеяться. Я

действительно терпеть не мог этого старика за все его

ужимки. К несчастью, он был прав относительно меня. Через

некоторое время я успокоился, и он продолжал говорить.

Когда не имеешь личной истории, - объяснил он, - то

ничего, что бы ты ни сказал, не может быть принято за ложь.

Твоя беда в том, что ты вынужден объяснять все любому,

импульсивно, и в то же время ты хочешь сохранить свежесть и

новизну того, что ты делаешь. Что ж, поскольку ты не можешь

быть восхищенным после того, как ты объяснил все, что ты

делаешь, то ты лжешь для того, чтобы продолжить эти чувства.

Я был действительно ошеломлен масштабом нашего

разговора. Я записал все его детали наилучшим образом как

только смог, концентрируя внимание на том, что он говорит,

вместо того, чтобы размышлять о собственной предвзятости или

о его значении.

- С этого момента, - сказал он, - ты должен просто

показывать людям все, что ты найдешь нужным им показывать,

но при этом никогда не говорить точно, как ты это сделал.

- Я не могу держать секреты! - воскликнул я. - то, что

ты говоришь, бесполезно для меня.

- Тогда изменись! - сказал он отрывисто, с яростным

блеском в глазах.

Он выглядел, как странное дикое животное, и в то же

время его мысли и слова были предельно связанными. Мое

раздражение уступило место состоянию неприятного

замешательства.

- Видишь, - продолжал он, - у нас есть только два

выбора. Мы или принимаем все, как реальное, наверняка, или

мы этого не делаем. Если мы следуем первому, то мы кончаем

тем, что до смерти устаем от самих себя и от мира. Если мы

последуем второму и сотрем личную историю, мы создадим туман

вокруг нас, очень восхитительное и мистическое состояние, в

котором никто не знает, откуда выскочит заяц, даже мы сами.

Я стал говорить о том, что стирание личной истории лишь

увеличит наше чувство незащищенности.

- Когда ничего нет наверняка, мы остаемся алертными,

навсегда на цыпочках, - сказал он. - не знать, за каким

кустом прячется заяц, более восхитительно, чем вести себя

так, как если бы мы знали все.

Он больше ни слова не говорил в течение очень долгого

времени. Может быть, час прошел в полном молчании. Я не

знал, что спрашивать. Наконец, он поднялся и попросил меня

подвезти его в ближайший город.