Два дня спустя, 11 ноября, я снова курил смесь дона
Хуана.
Я попросил дона Хуана дать мне покурить еще раз, чтобы
найти стража. Я попросил его не сразу, а после долгого
размышления. Моя заинтересованность стражем была намного
больше моего страха или неудобства потерять свою ясность.
Процедура была такой же. Дон Хуан набил трубку, и,
когда я кончил все содержимое, он взял ее и спрятал.
Эффект был заметно медленнее. Когда я почувствовал
небольшое головокружение, дон Хуан подошел ко мне и, взяв
мою голову руками, помог мне лечь на левый бок. Он велел мне
вытянуть ноги и расслабиться, а затем помог мне поставить
мою правую руку перед собой, на уровне моей груди. Он так
повернул мою ладонь, чтобы я оперся на циновку, и позволил
бы отдохнуть моему телу. Я ничего не делал, чтобы помочь или
помешать ему, так как я не знал, что он собирается делать.
Он сел напротив меня и велел мне ни на чем не
концентрироваться. Он сказал, что хранитель собирался прийти
и что я должен смотреть вокруг, чтобы у в и д е т ь его.
Он также сказал мне небрежно, что страж мог причинить
большую боль, но что был один способ предотвратить это. Он
сказал, что два дня назад он заставил меня сидеть, потому
что он считал, что этого с меня достаточно. Он указал на мою
правую руку и сказал, что он намеренно поставил ее в такое
положение, чтобы я мог пользоваться ей, как рычагом, чтобы
продвигаться, куда бы я ни пожелал.
Ко времени, когда он кончил говорить мне все это, мое
тело совсем онемело. Я хотел обратить его внимание на то,
что мне будет невозможно продвигаться, потому что я потерял
контроль над моими мускулами. Я пытался произнести слова, но
не мог. Он, казалось, предвидел это, однако, и объяснил, что
вся хитрость была в желании. Он убеждал меня вспомнить
время, несколько лет назад, когда я впервые курил грибы. В
этом случае я падал на землю и вскакивал на ноги снова при
действии того, что он называл в то время моим 'желанием'; я
'выдумывал сам'. Он сказал, что это был единственно
возможный способ встать.
То, что он говорил, было бесполезно для меня, потому
что я не помнил, что я в действительности делал прежде. У
меня было всепоглощающее чувство безнадежности, и я закрыл
глаза.
Дон Хуан схватил меня за волосы, энергично встряхнул
мою голову и повелительно приказал мне не закрывать глаза. Я
не только открыл глаза, но сделал что-то, что, я думал, было
удивительным. Я действительно сказал:
- Я не знаю, как я вставал тогда.
Я был сильно удивлен. Что-то очень монотонное было в
ритме моего голоса, но это был действительно мой голос, и,
тем не менее, я честно верил, что я не мог сказать это,
потому что минутой раньше я не был способен говорить.
Я посмотрел на дона Хуана. Он отвернулся и засмеялся.
- Я не говорил этого, - сказал я.
Я опять сильно удивился своему голосу. Я почувствовал
ободрение. Говорить при этих условиях стало развлекательным
процессом. Мне хотелось попросить дона Хуана, чтобы он
объяснил мой разговор, но я обнаружил, что снова не был
способен произнести ни единого слова. Я неистого старался
высказать свои мысли, но бесполезно. Я отказался от этого, и
в этот момент, почти непроизвольно, произнес:
- Кто говорит, кто говорит?
- Этот вопрос так рассмешил дона Хуана, что он
подпрыгнул на месте.
Очевидно, я мог высказывать простые вещи, если я знал
точно то, что я хотел сказать.
- Я ли говорю? Я ли говорю? - спросил я.
Дон Хуан сказал мне, что если я не остановлюсь, то он
уйдет и отдохнет под рамада и оставит меня одного с моим
дурачеством.
- Это не дурачество, - сказал я.
Я говорил очень серьезно. Мои мысли были очень ясными;
мое тело, однако, онемело - я не чувствовал его. Я не
задыхался, так как я был однажды в прошлом в подобных
условиях; мне было удобно, потому что я не мог ничего
чувствовать; у меня не было контроля над сознанием, но, все
же, я мог говорить. Мне пришла мысль, что если я могу
говорить, возможно, я могу и встать, как говорил дон Хуан.
- Встаю, - сказал я по-английски, и с мерцанием в
глазах, встал. Дон Хуан покачал головой недоверчиво и вышел
из дома.
- Дон Хуан! - позвал я три раза.
Он вернулся.
- Положи меня, - сказал я.
- Положи себя сам, - сказал он. - кажется,