Карлос Кастанеда

Отделенная реальность (Часть 1)

знают его, но они никогда о нем не говорят. А

это уже кое-что.

- Все же он сказал, что я могу зайти к нему домой.

- Он надул тебя. Конечно, ты можешь зайти к нему домой,

но что это значит? Он никогда ничего тебе не скажет. Даже,

если ты попросишь его о чем-то, он замнется, как если б ты

был идиотом, несущим околесицу.

Билл убежденно говорил, что он встречал ранее людей

такого рода, которые производят впечатление очень знающих.

На его взгляд, сказал он, такие люди не стоят забот, так как

рано или поздно можно получить ту же информацию от

кого-нибудь еще, кто не строит из себя труднодоступного. Он

сказал, что у него нет ни времени, ни терпения, чтобы

распутывать туман стариков, и что, возможно, старик только

делает вид, что знает что-то о травах, тогда как в

действительности он знает не больше любого другого.

Билл продолжал говорить, но я не слушал. Мои мысли все

еще были заняты старым индейцем. Он знал, что я лгу. Я

вспомнил его глаза. Они действительно сияли.

Через пару месяцев я вернулся, чтобы навестить его, не

столько как студент антропологии, интересующийся

лекарственными растениями, сколько как человек с

необъяснимым любопытством. То, как он тогда взглянул на

меня, было беспрецедентным явлением в моей жизни. Я хотел

знать, что скрывалось под этим взглядом. Это стало для меня

почти точкой преткновения. Я размышлял об этом, и, чем

дольше я думал, тем более необычным мне это казалось.

Мы стали с доном Хуаном друзьями, и в течение года я

навестил его бесчисленное количество раз. Я нашел его манеры

очень уверенными, а его чувство юмора превосходным; но

прежде всего я чувствовал, что было скрытое содержание в его

поступках, содержание, которое являлось для меня совершенно

невидимым. Я чувствовал странное удовольствие в его

присутствии, и, в то же самое время, я испытывал странное

неудобство. Одно только его общество заставляло меня делать

огромную переоценку моих моделей поведения. Я был воспитан,

пожалуй, как и любой другой, принимать человека, как, в

сущности своей, слабое и подверженное ошибкам существо. В

доне Хуане меня поражало то, что он не производил

впечатления слабого и беззащитного, и простое нахождение

рядом с ним рождало неблагоприятное сравнение между его

образом жизни и моим. Пожалуй, одним из самых поразительных

утверждений, которые он сделал в этот период, касалось

нашего врожденного различия. Перед одним из моих визитов я

чувствовал себя очень несчастно из-за общего течения своей

жизни и из-за ряда давящих личных конфликтов, которые я

имел. Когда я прибыл в его дом, я чувствовал себя в плохом

настроении и очень нервно.

Мы говорили о моем интересе к знанию, но, как обычно,

мы шли по двум разным дорогам. Я имел в виду академическое

знание, которое передает опыт, в то время как он говорил о

прямом знании мира.

- Знаешь ли ты что-нибудь об окружающем тебя мире? -

спросил он.

- Я знаю всякого рода вещи, - сказал я.

- Я имею в виду, ты когда-нибудь ощущаешь мир вокруг

тебя?

- Я ощущаю в мире столько, сколько могу.

- Этого не достаточно. Ты должен чувствовать все, иначе

мир теряет свой смысл.

Я высказал классический довод, что мне не нужно

пробовать суп для того, чтобы узнать его рецепт, и не нужно

подвергать себя удару электротока для того, чтобы узнать об

электричестве.

- Ты заставляешь это звучать глупо, - сказал он. -

насколько я вижу, ты хочешь цепляться за свои доводы,

несмотря на тот факт, что они ничего тебе не дают. Ты хочешь

остаться тем же самым даже ценой своего благополучия.

- Я не знаю, о чем ты говоришь.

- Я говорю о том факте, что ты не цельный. У тебя нет

мира. - это утверждение раздражило меня. Я почувствовал себя

задетым. Я подумал, что он недостаточно квалифицирован,

чтобы судить о моих поступках или о моей личности.

- Ты заражен проблемами, - сказал он, - почему?

- Я всего лишь человек, дон Хуан, - сказал я, как само

собой разумеющееся. Я сделал это утверждение с теми же

интонациями, которые делал мой отец, когда произносил его.

Когда он говорил, что он всего лишь человек, то он всегда

подразумевал, что он слаб и беззащитен, и его утверждение,

также, как и все, было полно безмерного чувства отчаяния.