Карлос Кастанеда

Разговоры с доном Хуаном (Часть 1)

горы. Откуда-то среди них

доносились звуки музыки. Это был текучий, непрерывный, приятный для слуха

поток звуков.

У подножья одного из валунов я увидел человека, сидящего на земле,

его лицо было повернуто ко мне почти в профиль. Я приблизился к нему, пока

не оказался чуть ли не в трех метрах от него; затем он повернул голову и

взглянул на меня. Я замер: его глаза были водой, которую я только что

видел! Они были так же необъятны, и в них светились так же золотые и

черные искорки. Его голова была заостренной, как ягода земляники, его кожа

была зеленой, испещренной бесчисленными оспинами.

За исключением заостренной формы, его голова была в точности, как

поверхность растения пейота. Я стоял перед ним и не мог отвести от него

глаз. Я чувствовал, что он намеренно давит мне на грудь весом своих глаз.

Я задыхался. Я потерял равновесие и упал на землю. Его глаза отвернулись

от меня. Я услышал, что он говорит со мной. Сначала его голос был подобен

мягкому шелесту ветерка. Затем я услышал его, как музыку: как мелодию

голосов - и я 'знал', что мелодия говорила:

- Чего ты хочешь?

Я упал перед ним на колени и стал говорить о своей жизни, потом

заплакал.

Он снова взглянул на меня. Я почувствовал, что его глаза отталкивают

меня, и подумал, что этот момент будет моментом моей смерти.

Он сделал мне знак подойти поближе. Я момент колебался, прежде чем

сделать шаг вперед: когда я приблизился к нему, он отвел от меня свои

глаза и показал мне тыльную сторону своей ладони.

Мелодия сказала:

- Смотри.

В середине его ладони была круглая дырка.

- Смотри, - опять сказала мелодия.

Я взглянул в дырку и увидел самого себя.

Я был очень старым и слабым и бежал от нагонявшей меня погони. Вокруг

меня повсюду летели искры. Затем три искры задели меня: две - голову и

одна - левое плечо. Моя фигура в дырке секунду стояла, пока не выпрямилась

совершенно вертикально, затем исчезла вместе с дыркой.

Мескалито вновь повернул ко мне свои глаза. Он был так близко от

меня, что я услышал, как они мягко гремят тем самым непонятным звуком,

который я уже так много раз слышал этой ночью. Постепенно они стали

спокойными, пока не стали подобны тихим озерам, прорываемым золотыми и

черными искрами.

Он опять отвел глаза и отпрыгнул, как кузнечик, на расстояние чуть не

в 25 метров. Он прыгнул еще и еще и исчез.

Следующее, что я помню, так это то, что я пошел... Очень сознательно

я пытался узнать знакомые объекты, такие, как горы вдали, для того, чтобы

сориентироваться. Я был лишен точек ориентации в течение всего

приключения, но считал, что север должен быть слева от меня. Я долгое

время шел в этом направлении, пока не понял, то уже наступил день, и что я

уже не использую свое 'ночное виденье'. Я вспомнил о часах и посмотрел:

время было 8 часов.

Было уже около десяти утра, когда я пришел к скале, где я был прошлой

ночью. Дон Хуан лежал на земле и спал.

- Где ты был? - спросил он.

Я сел, чтобы перевести дыхание. После долгого молчания он спросил

меня:

- Ты видел его?

Я начал пересказывать ему последовательность моих приключений с

самого начала, но он прервал меня, сказав, что все, что имеет значение,

так это, видел я его или нет. Он спросил, как близко от меня был

мескалито... Я сказал, что почти касался его.

Эта часть моего рассказа заинтересовала его. Он внимательно выслушал

все детали без замечаний, прерывая лишь, чтобы задать вопросы о форме

местности, которую я видел, об ее расположении и прочих деталях.

Было уже около полудня, когда дону Хуану стало, видимо, уже

достаточно моих рассказов. Он поднялся и привязал мне на грудь полотняный

мешок. Он велел мне идти за ним, сказав, что будет срезать мескалито и

передавать их мне, а я должен буду осторожно укладывать их в сумку.

Мы попили воды и отправились. Когда мы достигли края долины он,

казалось, секунду колебался, в каком направлении идти. Как только он

сделал выбор, мы уже шли все время по прямой.

Каждый раз, когда мы подходили к растению пейота, он склонялся перед

ним и очень осторожно срезал верхушку своим коротким зазубренным ножом. Он

сделал надрез вровень с землей и потом посыпал 'рану', как он называл это,

чистым порошком серы, который он нес в кожаном мешочке.