Карлос Кастанеда

Активная сторона бесконечности

окончательно я был сражен, когда Эрнест Липтон, тративший

ежедневно два часа на поездки из своего дома в магазин и обратно, решил

купить экономичный автомобиль - "фольксваген-жук" - и начал измерять,

сколько миль он проделывает на галлоне бензина. Я был чрезвычайно удив-

лен, когда однажды утром он заявил, что достиг результата в 125 миль на

галлоне. Будучи в высшей степени точным человеком, он несколько смягчил

свое утверждение , сказав, что по большей части ездил не в городе, а по

шоссе, хотя и в часы пик, вследствие чего ему приходилось довольно часто

разгоняться и тормозить. Неделю спустя он сказал, что достиг отметки в

250 миль на галлоне.

Так продолжалось до тех пор, пока он не достиг невероятной цифры:

645 миль на галлоне. Друзья говорили ему, что он должен внести это

достижение в реестры фирмы "Фольксваген". Эрнест радовался как ребенок

и, торжествуя, вопрошал, как же ему в таком случае нужно будет

поступить, достигнув тысячемильного рубежа. Друзья отвечали, что ему

можно будет претендовать на звание чудотворца.

Эта идиллия продолжалась до тех пор, пока он не поймал одного из

своих друзей на том, что тот в течение нескольких месяцев проделывал с

ним простую шутку. Каждое утро он доливал в бензобак Эрнеста три-четыре

стакана бензина, так что счетчик никогда не оказывался на нуле.

Эрнест Липтон был близок к тому, чтобы рассердиться. Его

раздраженная реплика звучала так: "И что же, по-вашему, это смешно?"

Я уже несколько недель знал, что его друзья проделывают эту шутку,

н о не мог позволить себе вмешаться, полагая, что это не мое дело. Люди,

подшучивавшие над Эрнестом, были его старыми друзьями, я же стал им

совсем недавно. Когда же я увидел, насколько он обижен и раздосадован и

в то же время совершенно не способен рассердиться, я ощутил прилив

чувства вины и беспокойства. Я вновь столкнулся со своим старым врагом:

презирая Эрнеста Липтона, я в то же время безмерно любил его. Он был

беспомощен.

Все дело было в том, что Эрнест Липтон был похож на моего отца.

Толстые стекла его очков, спадающие пряди волос, седеющая щетина,

которую он вряд ли когда брил, напоминали черты моего отца. У него был

тот же прямой, заостренный нос и острый подбородок. Но больше всего,

настолько, что это уже становилось небезопасным, делала Эрнеста Липтона

похожим в моих глазах на отца его неспособность рассердиться и надавать

шутникам по физиономии.

Я вспомнил, как отец без ума влюбился в сестру одного из своих

лучших друзей. Однажды я увидел ее в курортном городке об руку с молодым

человеком. С ней в роли дуэньи была ее мать. Девушка, казалось, сияла от

счастья. Молодые люди смотрели друг на друга с восторгом. Насколько я

мог судить, это было высшим проявлением юной любви. Увидевшись с отцом,

я рассказал ему, смакуя подробности со всем злорадством десятилетнего

мальчишки, о том, что у его пассии есть самый настоящий поклонник. Он

был захвачен врасплох и не поверил мне.

- А ты сказал ей хоть что-нибудь? - дерзко спросил я его. - Знает

ли она, что ты в нее влюблен?

- Не будь дураком, несносный ты мальчишка! - огрызнулся он. - Мне

нет нужды говорить женщине ничего подобного!

Он глядел на меня обиженно, как избалованный ребенок, губы его

гневно дрожали.

- Она моя! Она должна знать, что она моя женщина, и я не должен ей

ничего об этом говорить!

Он заявил это с уверенностью ребенка, которому все в жизни

доставалось даром и ему не приходилось за это бороться.

Я же продолжал гнуть свое.

- Ну, - сказал я, - я думаю, что она хотела, чтобы кто-нибудь

сказал ей об этом, и кое-кто тебя в этом обошел.

Я приготовился отскочить от него и убежать, так как думал, что он в

ярости бросится на меня, но вместо этого он расплакался. Всхлипывая, он

спросил меня, что коль скоро я уж такой способный, не соглашусь ли я

шпионить за девушкой и рассказывать ему, как разворачиваются события.

Я всем своим существом запрезирал отца, и в то же время я любил его

с ни с чем не сравнимой грустью. Я проклинал себя за то, что навлек на

него такой позор.

Эрнест Липтон так сильно напомнил мне моего отца, что я бросил

работу под предлогом, что мне нужно возвращаться в университет. Мне не

хотелось усугублять и без того тяжелый груз, который я взвалил себе на

плечи. Я так и не смог простить себе то, что причинил отцу такую боль,

как и не смог простить ему его трусость.

Я вернулся в университет и взялся за титанический труд по

возвращению к занятиям антропологией. Это возвращение весьма