Карлос Кастанеда

Активная сторона бесконечности

странное болезненное

эмоциональное возбуждение, которое со временем усиливалось. Я пытался не

обращать на это чувство внимания, относя его к естественным телесным и

умственным процессам, которые начинаются периодически, без какой-либо

видимой причины. Возможно, они имеют биохимическую природу. Лучше было

об этом не думать. Но возбуждение усиливалось и заставляло меня

предположить, что в моей жизни наступило время резких перемен. Что-то во

мне требовало перестройки всего моего жизненного уклада. Это стремление

к полной перестройке было мне уже знакомо. В прошлом ко мне уже

приходило это чувство, но уже очень долгое время оно дремало где-то

внутри.

Я был фанатиком антропологии, и эта преданность была так сильна,

что отказ от карьеры антрополога никогда не входил в мои планы

радикальных перемен. Вот и теперь мне не могло прийти в голову совсем

бросить университет. Но я подумал, что хорошо было бы сменить

университет и поехать куда-нибудь в другое место, подальше от

Лос-Анджелеса.

Прежде чем решиться на перемены такого масштаба, я решил сделать,

так сказать, пробную попытку. Я записался на все лето на университетские

курсы в другом городе. Самым важным для меня был курс антропологии,

который читал один выдающийся специалист по индейцам региона, в который

входили Анды. Я считал, что если я сосредоточусь на теме, которая меня

эмоционально привлекает, то смогу серьезнее заниматься полевой работой,

когда придет время. Кроме того, я полагал, что мое знание Южной Америки

поможет мне быть принятым в любом тамошнем индейском сообществе.

Записавшись на курсы, я одновременно получил работу. Мне предстояло

быть ассистентом-исследователем при психиатре, старшем брате одного из

моих друзей. Он хотел провести анализ кассет с записями опросов молодых

мужчин и женщин, у которых были проблемы, связанные с учебной

перегрузкой, неудовлетворенными ожиданиями, непониманием в семье,

любовными неудачами и т.п. По истечении пятилетнего срока хранения

такие кассеты подлежат уничтожению, но перед этим каждой записи

присваивается случайный номер, а затем психиатр и его ассистент,

пользуясь таблицей случайных чисел, прослушивают отдельные записи и

выбирают интересные фрагменты, которые можно анализировать.

В первый день занятий в новом университете профессора антропологии

рассказывая о своих академических заслугах, он поразил студентов

масштабом своих знаний и количеством публикаций. Это был высокий,

стройный мужчина лет сорока пяти, с живыми голубыми глазами. Глаза

поразили меня в его внешности больше всего: за толстыми стеклами очков

они выглядели огромными. Когда профессор поворачивал голову, казалось,

что его глаза вращаются во взаимно противоположных направлениях. Я знал,

что такое невозможно, но этот оптический обман производил неприятное

ощущение. Для антрополога профессор был очень хорошо одет. (В те времена

антропологи славились своей невнимательностью к одежде. Профессоров

археологии студенты, например, высмеивали как людей, с головой

погрузившихся в радиоуглеродную датировку, но забывших о необходимоcти

хотя бы иногда погружаться в ванну.)

Так или иначе, в этом профессоре интереснее всего была не его

внешность, не его эрудиция, но его манера говорить. Он произносил каждое

слово очень четко, а некоторые слова выделял, растягивая. Иногда,

увлекаясь, он придавал своей речи совсем уж странные интонации.

Некоторые фразы он произносил как англичанин, а другие - как

проповедник-ривайвелист*.

Он понравился мне с самого начала, несмотря на излишнюю

помпезность. Его чувство собственной важности было так огромно, что

воспринималось как должное уже через пять минут после начала лекции.

Профессор обрушивал на нас шквалы информации, не забывая время от време-

ни похвалить себя. Его власть над аудиторией была потрясающей. Студенты

все поголовно обожали этого необыкновенного человека. Я решил, что

перевод в университет в другом городе будет для меня абсолютно

позитивным событием. Мне нравилось мое новое окружение.

На работе я так увлекся записями на пленках, что начал прослушивать

не фрагменты, а целые кассеты. Поначалу мне безмерно нравилось то, что в

каждой записанной беседе я как бы слышал свой собственный голос. Но

проходили недели, я прослушивал все новые пленки, и постепенно мой

восторг превратился в ужас. Каждая произнесенная фраза, в том числе и

вопросы психоаналитика, была моей собственной! Все эти люди словно

говорили из самых глубин моего существа. Отвращение, которое я испытал,