Карлос Кастанеда

Сила безмолвия 1987г

И все уверены в твоей искренности. Они могут даже

поклясться, что ты действительно такой.

- Но я действительно такой!

Дон Хуан скорчился от смеха.

Направление беседы приняло оборот, который был мне не по душе. Я

хотел двигаться только прямо, я ему возразил, что искренен во всех своих

поступках. Я требовал, чтобы он дал мне пример моей инаковости. Он сказал,

что я насильственно подсовываю людям свою неоправданную щедрость, давая им

доказательство моей непринужденности и открытости. Я возразил, что быть

открытым - черта моей натуры. Он засмеялся и ответил, что если это так, то

почему я всегда требую, правда, не выражая этого вслух, чтобы люди, с

которыми я имею дело, осознавали, что я обманываю себя. Доказательством

служит то, что когда им не удается осознать мою маску, и они принимают мою

псевдо-слабость за чистую монету, я обрушиваю им на голову свою холодную

безжалостность, которую пытаюсь замаскировать.

Его замечание вызвало во мне чувство отчаяния, так как я был не

согласен с ним. Но я молчал. Я не пытался доказать ему, что я обижен. И

просто не знал, что делать, когда он встал и пошел прочь. Я остановил его,

схватив за рукав. Это было незапланированное движение какой-то части меня,

это она пугала меня и заставляла его смеяться. Он снова сел, изобразив на

лице чувство удивления.

- Мне не хочется показаться грубым, - сказал я, - но я должен узнать

об этом больше, хотя это и расстраивает меня.

- Заставь свою точку сборки двигаться, - посоветовал он. - мы уже

говорили о безжалостности раньше. Ну вспоминай же!

Он смотрел на меня с искренним ожиданием, хотя и видел, что я ничего

не могу вспомнить. Он снова заговорил об образах безжалостности нагвалей.

Он сказал, что его собственный метод состоит в том, чтобы подвергать людей

порывам принуждения и отрицания, скрываемым за обаянием понимания и

рассудительности.

- А что собой представляют все эти объяснения, которые ты даешь мне?

- спросил я. - неужели они результат истинной рассудительности и желания

помочь мне понять?

- Нет, - ответил он. - они являются результатом моей безжалостности.

Я страстно возразил, что мое собственное желание понять было

искренним. Он похлопал меня по плечу и объяснил, что мое желание понять

действительно искренне, но вот великодушие и моя щедрость - напускные. Он

сказал, что нагвали маскируют свою безжалостность автоматически, даже

против своей воли.

Пока я слушал его объяснения, у меня появилось странное ощущение в

задней части моего мозга, что когда-то мы уже подробно останавливались на

концепции безжалостности.

- Я не рациональный человек, - продолжал он, взглянув мне в глаза. -

я только кажусь им, поскольку моя маска очень эффективна. То, что ты

принимаешь за рассудительность, является моим отсутствием жалости. Ведь

безжалостность - это полное отсутствие жалости.

- В твоем случае, поскольку ты маскируешь свое отсутствие жалости

великодушием и щедростью, ты кажешься легким и открытым. Хотя на самом

деле ты так же щедр, как я рассудителен. Мы оба с тобой мошенники. Мы

совершенствуем искусство маскировки того факта, что не чувствуем жалости.

Он сказал, что полное отсутствие жалости его бенефактора было

замаскировано за фасадом добродушного, практичного шутника с непреодолимой

потребностью подшутить над каждым, с кем он входил в контакт.

- Маской моего бенефактора был счастливый, спокойный человек без

мирских забот, продолжал дон Хуан. - но под всем этим, как и все нагвали,

он был таким же холодным, как арктический ветер.

- Но ты же не холодный, дон Хуан, - сказал я искренне.

- Нет, я холодный, - настаивал он. - просто эффективность моей маски

дает тебе ощущение теплоты.

Он продолжал объяснять, что маска нагваля Элиаса состояла в доводящей

до бешенства дотошности относительно деталей и точности, которая создавала

ложное впечатление внимательности и основательности.

Он начал описывать поведение нагваля Элиаса. Рассказывая, он

по-прежнему смотрел на меня. И может быть из-за того, что он смотрел на

меня так внимательно, я никак не мог сконцентрироваться на том, что он мне

говорил. Я сделал невероятное усилие, стремясь собрать свои мысли.

Он секунду наблюдал за мной, а потом вернулся к объяснению

безжалостности, но я больше не нуждался в его объяснении и сказал ему, что

вспомнил все, что он хотел - тот день, когда мои глаза блестели в первый

раз. В самом начале моего ученичества мне удалось самостоятельно

переменить свой уровень сознания. Моя точка сборки достигла позиции,