Карлос Кастанеда

Огонь изнутри 1984г

Хуан сказал также, что точка сборки ответственна за то, что

восприятие в первом внимании происходит комплексами. Примером комплекса

эманаций, которые выделяются совместно, будет человеческое тело, как мы

его воспринимаем. Другая часть нашего полного бытия - светоносный кокон -

никогда не выделяется и погружается в забвение, так как свойство точки

сборки не только в том, чтобы заставить нас воспринимать комплексы

эманаций, но и отбрасывать другие.

Когда я сильно нажал на него, требуя объяснений комплексов, он

ответил, что точка сборки излучает свечение, которое группирует связки

эманаций, заключенных в коконе. Эти связки соединяются затем, как связки,

с эманациями в великом. Такое комплексование происходит даже тогда, когда

видящие имеют дело с эманациями, никогда не использованными. Когда они

выделены, мы воспринимаем их так же, как комплексы в первом внимании.

- Одним из великих моментов для новых видящих был тот, когда они

открыли, что неведомое - это просто эманации, отброшенные первым

вниманием. Это великое дело, но имей в виду, что это дело, в котором

происходит группировка в комплексы. Непостижимое, с другой стороны - это

вечность, где наша точка сборки не имеет путей группировки чего-либо.

Он объяснил, что точка сборки подобна светоносному магниту, который

подбирает эманации и группирует их, когда движется в пределах человеческой

полосы эманаций. Это открытие сделано к славе новых видящих, так как оно

осветило неведомое новым светом. Новые видящие заметили, что некоторые из

навязчивых видений видящих, такие, которые почти невозможно постичь,

совпадают со сдвигом точки сборки в ту область полосы человеческих

эманаций, которая диаметрально противоположна той, в которой они обычно

находятся.

- Это видения темной стороны человека, - заверил он.

- Почему ты называешь это темной стороной человека? - спросил я.

- Потому, что она сумрачна и зловеща, - сказал он. - она не только

неведомое, но еще кто знает, что такое.

- Ну а что можно сказать относительно эманаций, которые находятся

внутри человеческого кокона, однако вне границ человеческой полосы? -

спросил я. - можно ли их воспринять?

- Да, однако совершенно неописуемым образом, - сказал он. - Они не

человеческое неведомое, как в случае с неиспользованными эманациями

человеческой полосы, но почти неизмеримое неведомое, где человеческие

черты вовсе не прослеживаются. В действительности это область такой

обезоруживающей безграничности, что даже лучшие из видящих едва ли

пустились бы в ее описание.

Я еще раз попытался настоять на том, что мне кажется, что тайна,

очевидно, внутри нас.

- Тайна вне нас, - сказал он. - внутри мы имеем только эманации,

стремящиеся разрушить кокон. И это, так или иначе, вводит нас в

заблуждение, воины мы или средние люди. Только новые видящие обошли это.

Они боролись за то, чтобы увидеть, и путем сдвига своей точки сборки они

поняли, что эта тайна проницаема - не в том смысле, что мы ее постигаем,

но в том, что заставляет нас постичь ее.

- Я говорил тебе, что новые видящие верят, что наши органы чувств

способны воспринимать все. Они верят в это потому, что видят, что

положение точки сборки определяет то, что воспримут наши чувства.

- Женщина-нагваль сделала это, - сказал дон Хуан, словно он прочел

мои мысли. - она созерцала эти тени после полудня.

Мысль о ней, созерцающей эти тени после полудня, оказала на меня

быстрое опустошающее действие. Интенсивный желтый свет этого часа,

спокойствие этого города и привязанность, которую я испытывал по отношению

к женщине-нагвалю, в одно мгновение всколыхнули во мне все одиночество

бесконечного пути воина.

Дон Хуан определил пределы этого пути, когда сказал, что новые

видящие - это воины полной свободы и их единственное устремление

направлено к окончательному освобождению, которое приходит, когда они

обретают полное сознание. Тут я понял с незамутненной ясностью, глядя на

эти осеняющие стены тени, что подразумевала женщина-нагваль, когда

сказала, что громкое чтение стихов - это единственное облегчение, какое

имеет ее дух.

Я вспомнил, как за день до этого она читала здесь, на этом дворике

кое-что для меня, но я не понял ее настойчивости, ее томления. Это было

стихотворение Хуана Рамона Хименеса "Ора инманса", о котором она сказала,

что оно синтезирует для нее одиночество воинов, вышедших, чтобы уйти к

полной свободе:

Только птичка и колокол нарушали безмолвие...

Казалось, они беседуют с заходящим солнцем.

Золотистое молчание - вечер, сотканный из хрусталя.