Карлос Кастанеда

Огонь изнутри 1984г

я прервал его и

сказал: "я верю, что бог существует".

Он возразил, что мое убеждение основано на вере и, как таковое,

является вторичным, а следовательно, ничего не вносит нового. Он сказал,

что мое верование в существование бога, как и каждого другого, основано на

слухах, а не на моем видении.

Он уверил меня, что если бы я даже мог видеть, то допустил бы тот же

просчет, какой допустили мистики: каждый, кто видит человеческий образ,

автоматически допускает, что это бог.

Он назвал мистический опыт случайным видением, краткосрочным делом,

которое вообще не имеет значения, поскольку оно результат случайного

движения точки сборки. Он уверял, что только новые видящие действительно

являются теми, кто может вынести справедливое суждение по этому вопросу,

поскольку они отвергли случайное видение и способны видеть человеческий

образ так часто, как хотят.

Поэтому они увидели, что то, что мы называем богом - это только

статический прототип человечности без всякой власти, так как человеческий

образ ни при каких обстоятельствах не может помочь нам, вмешиваясь за нас,

отвергая наши злодеяния или вознаграждая как-либо. Мы просто результат его

печати - мы его отпечаток. Образ человека - это точно то, что говорит это

слово, это образец, форма, слепок, группирующие связку нитеобразных

элементов, которую мы называем человеком.

То, что он сказал, погрузило меня в состояние большого отчаяния, но

мои истинные мучения его, казалось, мало трогали. Он продолжал колоть меня

тем, что называл непростительным преступлением случайных видящих, которые

заставили нас сфокусировать свою невозместимую энергию на чем-то, что

совсем не имеет энергии сделать что-либо.

Чем больше он говорил, тем сильнее была моя досада, и когда я был уже

так расстроен, что мог накричать на него, он заставил меня сместиться в

еще более глубокое состояние повышенного сознания. Он ударил меня справа

между подвздошной костью и реберной клеткой. Этот удар ввел меня в

состояние парения в лучезарном свете, в чистом источнике, исключительно

мирном и благодатном. Этот свет был небом, оазисом в окружающей темноте.

По моим субъективным оценкам я видел этот свет неизмеримо долго.

Великолепие этого зрелища было выше всего, что я могу сказать, и все же я

не могу выразить того, что же придавало ему такую красоту. Затем пришла

мысль, что его красота исходит из чувства гармонии, из чувства мира и

отдыха, из чувства прибытия в гавань и, наконец, безопасности. Я

чувствовал себя совершающим вдохи и выдохи легко и покойно. Какое

великолепное чувство полноты! Я знал без тени сомнения, что стою лицом к

лицу с богом, источником всего, и я знал, что бог любит меня - бог есть

любовь и всепрощение. Этот свет омывал меня, и я чувствовал себя чистым,

свободным. Я бесконтрольно плакал, главным образом о себе: видение этого

великолепного света заставило меня почувствовать себя недостойным,

мерзким.

Внезапно я услышал в ухе голос дона Хуана. Он говорил, что мне нужно

выйти за пределы образа, что образ - это только стадия, остановка, которая

временно дает мир и безмятежность тем, кто отправляется в неведомое, но

что она бесплодна, статична, что это только плоское отражение в зеркале, и

само зеркало - в нем отражается человеческий образ.

Я страстно отверг то, что сказал дон Хуан. Я взбунтовался против его

богохульственных, святотатственных слов. Мне хотелось ответить ему, как

следует, но я не мог разорвать связывающую власть своего видения: я был

пойман ею. По-видимому, дон Хуан точно знал, что я чувствую и что я хочу

сказать ему.

- Ты не можешь выругать нагваля, - сказал он мне в ухо. - именно

нагваль помог тебе видеть - методика нагваля, власть нагваля. Нагваль -

твой проводник.

В этом месте я осознал нечто относительно голоса, который слышал в

ухе: это не был голос дона Хуана, хотя он звучал совсем так же, как его

голос. Во всяком случае голос был прав: зачинщиком этого видения был

нагваль Хуан Матус. Его методика и его власть позволили мне видеть бога.

Он сказал, что это не бог, а человеческий образ. Я знал, что он прав, и

все же я не мог признать этого, и не от раздражения или упрямства, а из

чувства предельной преданности и любви к божеству, которое было передо

мной.

Пока я созерцал этот свет со всей страстной силой, на какую был

способен, свет, казалось, сконденсировался, и я увидел человека, сияющего

человека, излучавшего благодать, любовь, понимание, искренность, истину -

человека, который был соединением всего доброго.