Карлос Кастанеда

Дар орла 1981г

прервала меня. Она начала

рассказывать торопливо и почти неразборчиво. Мне было ясно, что она

- 26 -

импровизирует. Она употребляла слова и даже фразы на языке масатек.

Она бросала на меня украдкой взгляды, которые передавали молчаливую

просьбу ничего не говорить об этом.

- Как насчет твоих сновидений, Нагваль? - Спросила она с

облегчением, как человек, который выпутался из трудного положения. -

Нам бы хотелось всем знать обо всем том, что ты делаешь. Я думаю,

очень важно, чтобы ты рассказал нам об этом.

Она наклонилась ко мне и осторожно, как только могла, прошептала

мне на ухо, что из-за того, что произошло с нами в Оасаке, я должен

рассказать им о своем сновидении.

- Почему это должно быть важным для вас? - Спросил я громко.

- Я думаю, что мы очень близки к концу, - сказала Горда

бесстрастно. - Все, что ты сейчас скажешь или сделаешь, представляет

для нас сейчас величайшую важность.

Я рассказал им содержание того, что считал своим настоящим

сновидением. Дон Хуан рассказывал мне, что нет смысла обращать особое

внимание на наши попытки. Он дал мне эмпирическое правило. Если я вижу

одно и то же три раза, то я должен уделить особое внимание этому; в

остальных случаях попытки неофита будут простой ступенью в построении

третьего внимания.

Однажды во сне я увидел, что проснулся, и выскочил из постели, тут

же обнаружив самого себя, спящего в кровати. Я наблюдал себя спящего и

имел достаточно самоконтроля, чтобы вспомнить, что я нахожусь в

сновидении. Тогда я последовал указаниям дона Хуана, которые состояли в

том, чтобы избегать внезапных встрясок и удивлений и воспринимать все

спокойно. Сновидящий, говорил дон Хуан, должен быть погружен в

бесстрастное экспериментирование.

Вместо того, чтобы рассматривать свое спящее тело, сновидящий

выходит из комнаты. Я внезапно оказался, непонятно, каким образом,

снаружи комнаты. И у меня было такое впечатление, что я оказался там

мгновенно. Когда я остановился, то холл и лестница показались мне

громадными. Если что и испугало меня той ночью, так это размеры этих

сооружений, которые в реальной жизни были вполне нормальными. Холл был

около 15 метров длиной, а лестница - 16 ступенек.

Я не мог себе представить, как преодолеть те огромные расстояния,

которые воспринимал. Я находился в неподвижности, а затем что-то

заставило меня двигаться. Однако я не шел, я не чувствовал своих шагов.

Совершенно неожиданно я оказался держащимся за перила. Я мог видеть

кисти и предплечья рук, но не чувствовал их. Я удерживался при помощи

какой-то силы, которая была никак не связана с моей мускулатурой,

насколько я ее знаю. То же самое произошло, когда я попытался

спуститься с лестницы. Я не знал, как ходить. Я не мог сделать ни

шага, будто мои ноги были склеены вместе. Наклоняясь вперед, я мог

видеть мои ноги, но не мог двинуть их ни вперед, ни вбок, ни поднять их

к груди.

Казалось, я прирос к верхней ступеньке. Я чувствовал себя чем-то

вроде тех пластмассовых кукол, которые могут наклоняться в любом

направлении до тех пор, пока не примут горизонтального положения лишь

для того, чтобы вес тяжелых оснований поднял их вертикально

/"ванька-встанька" - прим. Пер./.

Я предпринимал огромные усилия, чтобы идти и шлепал со ступеньки

на ступеньку, как полунадутый мяч. Мне потребовалось невероятно

большое внимание, чтобы добраться до первого этажа. Я никак не могу

иначе это описать. Определенное внимание потребовалось, чтобы

сохранить свое поле зрения, чтобы не дать ему распасться на мимолетные

картины обычного сна.

- 27 -

Когда я наконец добрался до входной двери, я не мог ее открыть. Я

пытался отчаянно, но безуспешно. Затем я вспомнил, что выбрался из

своей комнаты, выскользнув из нее, как если бы дверь была открыта. От

меня потребовалось только вспомнить то чувство выскальзывания, и

внезапно я был уже на улице. Было тепло. Особая свинцово-серая

темнота не позволяла мне воспринимать никаких цветов. Весь мой интерес

был тотчас притянут к широкому полю яркого света. Передо мной на

уровне глаз я скорее вычислил, чем воспринял, что это был уличный

фонарь, поскольку я помню, что такой фонарь находился сразу на углу, в

шести метрах над землей. Тут я понял, что не могу привести свое

восприятие в соответствующий порядок, чтобы можно было правильно

судить, где есть верх, где низ, где здесь, где там. Все казалось

необычным. У меня не было никакого механизма, как в обычной жизни,

чтобы построить свое восприятие.

Все находилось на переднем плане, а у меня не было желания