Карлос Кастанеда

Разговоры с доном Хуаном

этому времени следует получить более ясное знание

о силе "травы дьявола".

Он неоднократно предлагал мне по крайней мере испытать "траву

дьявола" еще одним колдовством с ящерицами.

Я долгое время играл с этой мыслью. Спешка дона Хуана драматически

увеличивалась, пока я не почувствовал себя обязанным выполнить его

требование. И однажды я принял решение поколдовать о некоторых украденных

вещах.

Понедельник, 28 декабря 1964 года.

В субботу, 19 декабря, я срезал корень дурмана. Я подождал, пока не

стало довольно темно, чтобы исполнить свои танцы вокруг растения. За ночь

и приготовил экстракт корня и в воскресенье, примерно в 16 часов утра, я

пришел к месту своего растения. Я сел перед ним. Я вновь перечитал записи

и сообразил, что тут мне не нужно размалывать семена. Каким-то образом,

простое нахождение перед растением давало мне чувство редкой эмоциональной

устойчивости, ясности мысли или же силы концентрироваться на своих

поступках, чего я обычно совсем лишен.

Я последовал в точности всем инструкциям, так рассчитывая свое время,

чтобы паста и корень были готовы к концу дня. В 5 часов я был занят ловлей

пары ящериц. В течение полутора часов я перепробовал все способы, какие

только мог придумать, но всюду потерпел неудачу.

Я сидел перед кустом дурмана, стараясь придумать эффективный способ

достижения своей цели, когда внезапно я вспомнил, что дон Хуан сказал, что

с ящерицами надо поговорить.

Сначала я был не "в своей тарелке", разговаривая с ящерицами. Это

было все равно, что чувствовать себя неудобно, выступая перед аудиторией.

Однако, чувство это скоро прошло, и я продолжал говорить. Было почти

темно. Я поднял камень. Под ним была ящерица. Она казалась застывшей. Я

поднял ее. И тут же я увидел, что под камнем была другая ящерица, тоже

застывшая. Она даже не вырывалась.

Зашивание рта и век было очень трудной работой. Я заметил, что дон

Хуан поселил в мои поступки чувство необходимости. Его позиция была

такова, что когда человек начинает поступок, то уже нет возможности

остановиться. Однако, если бы я захотел остановиться, то не было бы

ничего, что могло бы мне в этом помешать. Может быть, я не хотел

останавливаться. Я отпустил одну ящерицу, и она побежала в

северо-восточном направлении - знак хорошего, но трудного колдовства. Я

привязал другую ящерицу к своему плечу и смазал виски так, как было

предписано. Ящерица была неподвижна. На секунду я подумал, что она умерла,

а дон Хуан ничего мне не говорил о том, что надо делать, если такое

случится. Но она была живой, только онемевшей.

Я выпил снадобье и немного подождал. Я не чувствовал ничего

необычного. Я начал растирать пасту у себя на висках. Я наложил ее 25 раз.

Затем, совершенно механически, как во сне, я несколько раз помазал ею свой

лоб. Я понял свою ошибку и поспешно стер пасту. На лбу у меня выступила

испарина, меня лихорадило. Необъятное отчаяние охватило меня, потому что

дон Хуан усиленно советовал мне не наносить пасту на лоб. Страх сменился

чувством абсолютного одиночества, чувством обреченности. Я был тут брошен

сам по себе.

Если со мной случится какое-либо несчастье, то тут нет никого, кто

мог бы помочь мне. Я хотел убежать. Я чувствовал тревожную

нерешительность, что я не знаю, что мне делать. Поток мыслей хлынул мне в

голову, сменяясь с необычайной быстротой. Я заметил, что это довольно

странные мысли, то есть они казались странными, потому что возникали

иначе, чем обычные мысли. Я знаком с тем, как я думаю. Мои мысли имеют

определенный порядок, который присущ именно мне и любое отклонение

заметно.

Одна из чужих мыслей была о высказывании, сделанном неким автором.

Она была, как я смутно помню, как голос или как будто кто-то сзади меня

произнес ее. Это случилось так быстро, что я испугался. Я притих, чтобы

осмыслить ее, но она сменилась на обычные мысли. Я был уверен, что я читал

это высказывание, но я не был уверен, кто был его автором. Внезапно я

понял, что это был альфред кребер. Тогда другая чужая мысль возникла и

"сказала", что это был не кребер, а жорж симмель. Я настаивал на том, что

это был кребер, и следующее, что я знаю, что я был в гуще спора с самим

собой. Я забыл о своем чувстве обреченности.

Мои веки были тяжелыми, как если бы я принял снотворного. Хотя я

никогда никакого снотворного не принимал, но именно такое сравнение пришло

мне в голову. Я засыпал. Я хотел пойти к своей машине и забраться в нее,

но не мог двинуться.

Потом, совсем неожиданно, я проснулся. Или вернее, я ясно